Германия. В круговороте фашистской свастики
Шрифт:
Однако прошел месяц, и положение изменилось. Гитлер продолжал наступать по всему внутреннему политическому фронту. Расистские настроения разливались все шире. В конце апреля между канцлером и Зельдте состоялось соглашение, по которому Стальной Шлем формально признал Гитлера своим вождем. Еще сохраняется, правда, известная автономия организации, но уже в пределах общей системы фашизма. Зельдте входит в национал-социалистическую партию и назначается помощником Гитлера по командованию Штальхельмом, в то время как Рем получает аналогичное назначение по линии штурмовых отрядов. Члены Стального Шлема добавляют к своей эмблеме свастику, а расистские штурмовики — черно-бело-красную кокарду. «Я и основанный мною союз Стальной Шлем, — заявил в радиоречи Зельдте, — подчиняемся в качестве сплоченной организации фронтовых солдат вождю Адольфу Гитлеру. Тех из моих старых товарищей, которые не в состоянии следовать за мною на этом
Можно предполагать, что рискованной игрой в компромисс Зельдте рассчитывал спасти внутреннюю целостность своей организации и одновременно способствовать укрощению расизма «извнутри». Сомнительный расчет и опасный опыт: слишком много преимуществ на стороне контрпартнера по игре! И слишком ясна сама его игра, его цель, по природе своей чуждая компромиссу: через ворота коалиции — к однопартийному государству национал-социалистической диктатуры.
Идеи ревнивы, «мировоззрения провозглашают свою непогрешимость» («Mein Kampf»). Гитлеру не может не быть тесно в одной политической берлоге с Гугенбергом. В апреле перед националистами явственно воздвиглась дилемма: подчиниться или уйти. Но есть и третий выход: бороться. Гугенберг не хочет сдаваться без борьбы; недаром он издавна слыл человеком активным и настойчивым.
Фашизм наступает. Среди националистов слышны голоса, что этого не следует бояться. Часть плутократии уверена, что так или иначе Гитлер будет работать на нее: ужился же Муссолини с итальянской буржуазией. Но другая ее часть — в особенности аграрии — не хочет отказываться от непосредственного руководства хозяйственной политикой государства и непосредственного участия в руководстве общей его политикой. Одни готовы, подобно Зельдте, влиться в общий национал-социалистический поток, дабы окрасить его в свои цвета; так, брауншвейгская организация националистов перешла in corpore к национал-социалистам. Другие, напротив, настаивают на организационной самостоятельности национальной партии, на ее верности самой себе: Германия не Италия и Гитлер не Муссолини. Во всяком случае, за Гитлером нужен властный глаз. В игре — нешуточные интересы и немалые ценности. Самое лучшее было бы — восстановить монархию: она-то уже обуздает диктатора черной кости. Но, увы, — последний это понимает не хуже других. И, разумеется, не случайно его заявление в правительственной декларации 23 марта, что «при наличных обстоятельствах вопрос реставрации монархии национальное правительство не считает подлежащим обсуждению».
Положение резко обострилось в конце апреля, когда Геринг, в качестве прусского премьера, стал формировать свой кабинет. Хозяйственные портфели в этом кабинете он решил предоставить двум национал-социалистам, что вызвало энергичный протест со стороны Гугенберга, считающего себя по коалиционному договору экономическим диктатором Германии. В связи с этой размолвкой открылся общий вопрос о судьбах коалиции. Расистская пресса стала поговаривать о пересмотре состава правительства, о замене тех его членов, которые «больше не отвечают идее немецкого социализма». Националисты немедленно откликнулись. Гугенберг решительно заявил, что его партия требует полного равенства с гитлеровцами в борьбе за будущее Германии. Он подчеркнул при этом, что чрезвычайные полномочия были вручены рейхстагом правительству именно данного состава, правительству коалиции; с изменением состава кабинета отпали бы и полномочия. И, наконец, он в категорической форме осудил самовольные перемены в хозяйственных объединениях и публичных учреждениях, вмешательство неуполномоченных лиц в деятельность хозяйственных организаций, самоуправство и экспериментаторство в хозяйстве. Его выступление было откровенно заострено против национал-социалистов. По общему мнению, оно получило предварительную санкцию Гинденбурга.
Начались переговоры сторон, и в начале мая, после заключительной беседы с Гитлером и Герингом, Гугенберг предложил центральному комитету националистов изменить название германской национальной партии на «германский национальный фронт»: теперь, мол, с отменой Веймарской системы, отмирает и система отдельных партий, уступающая место общему национальному движению. Этот маневр германского национализма походил бы на капитуляцию, если бы он не сопровождался резолюцией, недвусмысленно осуждающей террористическую
Время вскроет результаты этой политики. Но не подлежит никакому сомнению, что пока Гугенберг пребывает министром рядом с Гитлером, двойственность в правительстве остается не изжитой. Диктатура неизменно тяготеет к «трем единствам»: мысли, воли и действия. Она не успокоится, пока не сокрушит все «гнезда сопротивления» либо не сломает собственной головы. Невольно вспоминается судьба левых эсеров в России, националистов и популистов в Италии.
Покуда дело шло о «борьбе с марксизмом», в правительстве царило полное единодушие. Но дальше — пошли неизбежные осложнения.
Борьба с марксизмом! Для Гугенберга-Папена она представляет собой удобную форму борьбы с рабочими, с этим «антисоциальным классом», как они были названы в первой декларации Папена. На одни лишь расходы по страхованию от безработицы государство тратит теперь больше, чем оно тратило до войны на все виды страхования! Рабочий класс чересчур прожорлив. Безработные слишком требовательны. Голодные слишком материалистичны. Пора положить конец этим потаканиям пролетарскому аппетиту. Программа ясна и естественна.
Положение Гитлера здесь гораздо деликатней. «Резервуар, из которого наше молодое движение в первую очередь должно черпать сторонников, — это трудящиеся. Излечить их от безумия интернационализма, освободить их от оков социальной нужды и культурной нищеты, сделать их национальным фактором — такова наша задача». Вот что писал он в своей книге. «Чтите труд и уважайте рабочего», — твердит он и сейчас.
Может ли он начать «освобождение рабочих от социальной нужды» — дождем законов, отнимающих у рабочего класса основные экономические и политические права, которыми он располагал в демократическом государстве? Несомненно, для Гитлера это далеко не так просто, как для Папена и Гугенберга. Именно поэтому-то они и не смогли без него обойтись. Но, с другой стороны, именно поэтому и он не в состоянии быть простой марионеткою в их руках, вульгарным и банальным переметчиком. Снова и снова стоят они перед вопросом: в их ли силах заклясть духа, выпущенного ими против революции слева?
На Гитлера давит его прошлое, давит масса, его породившая. Она не уйдет в отставку, пока новый строй не оправдает себя реально в ее глазах. Снизу канцлеру уже начинают напоминать о национализации банков, огосударствлении угольной промышленности, о разделе помещичьих имений. В ответ он взывает к дисциплине, но сам сознает, что этого мало. Ему нужен успех, нужен, как воздух: данцигский коридор, аншлюсс, вооружение, антисоветская акция — все это пока не проходит. На европейской травле, чистках, да книжных аутодафе далеко не уедешь. Не обойтись без осязательной меры, эффектного, а еще лучше эффективного, жеста в области хозяйственной. И уже начинаются разговоры о «второй фазе» национальной революции: если первая развивалась под знаком национализма, то вторая потечет по руслу немецкого социализма. Предстоит борьба с крупным капиталом, будут сокращены все виды нетрудового дохода, будет создана аристократия труда. Нечего говорить, что клуб господ становится уже положительно излишен, даже опасен. Если в отсталой маленькой аграрной Венгрии помещики еще могут чувствовать себя хозяевами положения, то в Германии их политическая влиятельность — парадокс и пережиток. Их историческая обреченность вне сомнений. С ост-эльбскими банкротами не по пути никакой власти, которая могла бы рассчитывать на устойчивость в современной Германии.
Вместе с тем, общая хозяйственная обстановка, в которой приходится действовать Гитлеру, исключительно сложна и тяжела. Проблема экспорта и проблема безработицы — вот две тучи, висящие над страной. Покуда восточные планы пангерманизма покоятся в царстве фантазии — об «автаркии» нечего и думать. Германия вывозит целых 35 % своей промышленной продукции. Мировой кризис наносит ее экспорту жесткий ущерб, бьет ее больнее, нежели других. Аграрный протекционизм, практикуемый правительством, создает дополнительные трудности. В ответ на проводимую систему контингентирования ввоза сельскохозяйственных продуктов заинтересованные государства стали фактически применять контингентирование к германским промышленным товарам. Естественно, что круги экспортной промышленности не скрывают своего недовольства политикой Гугенберга. А тут еще международное бойкотистское антигерманское движение — в ответ на дикие эксцессы расистского террора!