Германская армия на Западном фронте. Воспоминания начальника Генерального штаба. 1939-1945
Шрифт:
В новогоднюю ночь на 1945 год соединения группы армий «Г» начали наступление из области Битш с ограниченной целью – отвоевать Северный Эльзас и оттеснить силы врага из плотно зажатого фронта группы армий Моделя в Арденнах. После тяжелого сражения двум мобильным дивизиям армии удалось прорваться через упорно оборонявшуюся линию Мажино к северу от Хагенау. Что могло быть мудрее, чем воспользоваться этим успехом до конца и прорваться в общем направлении к Страсбургу? Разумеется, задачей командования не было захватить город, но заставить врага бежать и отвлечь его внимание. Но тут вмешался Гиммлер. Он заявил, что может легко завоевать Страсбург с маленького плацдарма, который оставался у 19-й армии в Среднем Эльзасе при условии, что силы командования Западного фронта у Хагенау передадут под его командование. Сначала Гитлер попросил командование Западного фронта подчиниться Гиммлеру. Когда, однако, Рундштедт не смог ответить на это «желание фюрера», ОКВ издало соответствующий приказ. Гиммлер отвел дивизии из Хагенау и с большими трудностями двинул их на юг, непосредственно к Рейну. В процессе этого было потеряно так много времени, что враг смог восстановиться из резервов и вновь восстановить свои позиции у Страсбурга. После войны стало известно, что союзники уже подготовились к потере города. После такого высшего
Свобода действий Рундштедта. Почему надо сражаться до конца?
Когда в сентябре 1944 года Рундштедт принял на себя высшее командование на Западе во второй раз, он поставил условие, чтобы Гитлер наделил его широкими полномочиями, на что его подтолкнул прежний неблагоприятный опыт. Ему даже дали власть над определенными частями резервной армии на Западе, и у него появилось право давать указания по вопросам, касающимся обороны, гражданских властей и гаулейтеров. Следовательно, можно было ожидать, что он получит такую же свободу действий в чисто военных вопросах. Сначала так оно и было. Между тем, как только ситуация неожиданно стабилизировалась и непосредственная опасность немного смягчилась, ОКВ вновь стало вмешиваться в детали. Это началось с запрета на отход за Ваал и продолжилось предписанием каждой подробности ведения наступления в Арденнах. Положение ухудшилось в 1945 году. С Запада пришлось передать шестнадцать дивизий, большинство из которых были высокого качества, и большую часть артиллерии в пользу Восточного фронта. Хотя он сделал это без малейших колебаний, чтобы еще больше германской территории не попало в руки Советов, сокращение сил этого фронта почти на одну треть было весьма ощутимым. Ставка Гитлера объявила, что она полностью приняла в расчет эти обстоятельства. И все же она вообще ничего не сделала. Вместо этого следовали упреки, а отношения становились все более натянутыми. Гитлер был уже вне себя, потому что во время наступления Рундштедт часто выражал, а иногда довольно горячо, свое противоположное мнение и раздражение по поводу постоянного вмешательства в дела, за которые он отвечал. В январе 1945 года, чтобы сберечь войска, командование предложило оставить весь запад Голландии. Эти предложения не только были отвергнуты, но был отдан приказ, чтобы Нидерланды оборонялись. Естественно, все это были пустые слова. Вскоре после этого Рундштедт вернулся к вопросу в очередной телеграмме к Гитлеру. В крайне настойчивых выражениях он заявил, что единственная и решительно важная цель – восстановить коммуникации на фронте и предотвратить прорыв на стратегическом уровне. Перед лицом такой необходимости политику цепляния за каждую пядь германской земли в жесткой форме, в которой это сейчас приказано, следует отбросить. Более того, сейчас неразумно производить излишние приготовления для организации обороны на восточном берегу Рейна. Несмотря на то что реки больше не представляли собой такие же препятствия, как в прежние времена, союзники позаботились о том, чтобы тщательно приготовиться к переходу через Рейн. Нахождение слишком далеко на западе от реки повышало опасность того, что враг начнет наступать на пятки германским войскам. Сохранит ли ему Гитлер свободу действий? Вначале ответа не было. После настойчивых напоминаний ответ пришел – и всех разочаровал. Гитлер настаивал на своем требовании о том, чтобы защищать каждый фут земли. Он указал на силу Западного вала. Он запретил сдавать даже мельчайший плацдарм без своего разрешения. Рундштедт не оставил свои попытки и возобновил просьбы. Он доложил, что войска «сыты по горло войной». Страдания гражданского населения выливались в тяжелейшие моральные столкновения с солдатами. А что касается Западного вала, то Верховное командование, очевидно, забыло, что его огневые позиции, построенные наспех, ни в коем случае не были надежными с тактической точки зрения даже во времена его строительства. Более того, средства разрушения укреплений за время войны стали гораздо мощнее. Следовательно, войска лишь отчасти верили в эффективность Западного вала. И особенно им не нравились бесчисленные бункеры с тонкими бетонными крышами и фронтальными бойницами, потому что разрушались при самом легком обстреле, а занимающие их солдаты могли быть ослеплены огнеметами. Солдаты предпочитали избегать таких огневых позиций и пытать счастья на открытой территории. К тому же войск было недостаточно, чтобы заполнить все эти бункеры. По этой причине была неоправданна значительная протяженность линии фронта только ради удерживания войск Западного вала. Весь фронт в таком случае скорее мог бы обрушиться.
Это было уже слишком. Реалистический анализ Рундштедта затронул самые чувствительные струны гордости строителя Западного вала. После потери моста у Ремагена в марте 1945 года «пороховая бочка взорвалась». Рундштедт был отправлен в отставку, его сменил Кессельринг. Я остался только по настоятельному пожеланию Кессельринга.
Мы видели, что Рундштедт, старейший офицер армии, ни в коей мере не пользовался свободой действий; ему никак не удавалось завоевать ее. Все, кто знал его, понимали, сколько страданий ему это доставляло, как это лишало его сна и отдыха, сколько ему приходилось переживать тщетной ярости, когда одна грубая ошибка валилась на другую, а наши последние силы разбазаривались в атаках ради ложных целей. Он часто дрожал от переполнявших его эмоций, когда его тщательно продуманные и опирающиеся на долгом опыте предложения отвергались ОКВ, и он был вынужден приступать к невыполнимым и чреватым пагубными последствиями действиям.
Возникает вопрос, почему он не боролся более яростно за свою свободу действий, почему он не приводил логических заключений, не пересматривал свои обязанности и не действовал так, как считал нужным, или, если бы осмелился сделать это, не ушел сам? Только он сам мог дать исчерпывающий ответ. И также только он мог привести причины, почему он ответил на призыв Гитлера заседать на суде чести, который под председательством Кейтеля должен был уволить участников заговора 20 июля из армии. Тем не менее я попытаюсь указать, каковы были его цели и мотивы как главнокомандующего Западом, и каким был мир, в котором он жил. Он происходил из старой военной семьи, в которой рос при режиме кайзера Вильгельма I, и принадлежал к армии более пятидесяти лет. Прежде всего он был солдат и всегда держался вне политики, а военный мятеж в военное время для него был просто невозможен. В любом случае, на какие силы он мог бы опереться? Вероятнее всего, такой бунт привел бы к кровопролитию в рядах германской армии, в которой все еще оставались фанатично убежденные национал-социалисты, готовые идти до конца.
И все же говорили, что он мог, по крайней мере, остановить сражение на Западе и капитулировать. Он очень хотел положить конец все возрастающим людским потерям и еще большим разрушениям германских городов с воздуха. Должен ли он тогда был согласовывать свои планы с Эйзенхауэром? Его военное воспитание исключало это. Вероятно, в наше время такие базовые принципы считаются несовременными. Но никто не может перепрыгнуть через свою тень. Более того, он знал формулу Касабланки о «безоговорочной сдаче». Мог ли он, командующий, передать войска на милость врага после всех жертв и даже не зная, что он мог бы таким образом выиграть? Какова же тогда была наиболее жизненно важная задача для вермахта на Западе? Цель, которая удерживала эту армию, несмотря на безнадежные сражения, состояла в общем осознании долга – защиты тыла армии на Востоке. Бросить борьбу на Западе означало, что фронт против русских также неминуемо обрушится. Тогда стоило ли допустить, чтобы еще больше немцев попало в руки Советов? На самом деле, мог ли он обозреть всю ситуацию? Мог ли он быть уверен, что политические нити не дергал Запад, которому могли помешать его односторонние действия? Было ли невозможно, что в конце концов новые подлодки и реактивные истребители, бесчисленное секретное оружие, которое, разумеется, развивалось, не были бы готовы в последний момент вступить в действие? Это верно, что он относился к таким надеждам в высшей степени скептически. Он не был настолько глуп, чтобы ожидать, что прилив повернется вспять благодаря отдельному оружию. Тем не менее если это оказалось бы достаточно эффективным, то, вероятно, могло бы привести к более мягким условиям капитуляции. В конце концов, единственное изобретение могло бы нейтрализовать все типы оружия за считаные дни! [45]
45
Например, радары против подводных лодок или атомная бомба.
Нет, командование на Западе не видело полной картины. Это было невозможно благодаря хитроумным мерам безопасности, продвинутым до фантастических границ. Одной из таких мер был приказ Гитлера № 1 от 13 января 1940 года, который предписывал, чтобы ни один офицер или штаб не знал больше сведений, чем те, что касались его непосредственных обязанностей, и даже эта информация не должна была распространяться, пока этого не потребовал бы успех предприятия. Злоупотребление секретностью режима влияло на все сферы жизни народа и государства, на военные, дипломатические, научные и экономические области. Рундштедт не имел данных, благодаря которым он мог бы проверить информацию Гитлера. Он не имел доступа к лабораториям и результатам их работы. Не было возможности конфиденциально обсудить эти вопросы с теми, кто по-настоящему разбирался во всей ситуации, например с Герингом, Дёницем, Кейтелем или Риббентропом, не говоря уже о том факте, что о любой такой попытке было бы немедленно доложено Гитлеру.
Часто, будучи уже пожилым человеком, Рундштедт не раз пытался уйти из жизни, чтобы освободиться от мучительных угрызений совести. Его угнетало предчувствие того, что ни армии, ни народу не удастся избежать лежащего на них проклятия и что борьбу приходится вести до жестокого конца, и он молил, чтобы такой конец наступил как можно быстрее. Часто спрашивают: почему же он тогда не подал в отставку? Конечно, не «преданность вассала» удерживала его. Он никогда не был приспешником Гитлера. В глубине души он ненавидел этого человека, и его проклятия в адрес фюрера он часто высказывал в весьма жестких выражениях, невзирая на присутствовавших. Он и не держался за свой пост. Все в армии понимали, что Рундштедт, фундаментально скромный и непритязательный, был абсолютно лишен личных амбиций. Однако он чувствовал, что просто уйти домой будет слишком простым решением. Он хотел быть со своими солдатами до последней минуты. Вот почему он оставался с войсками даже после того, как был уволен.
Рундштедт оказался в положении, вероятно, беспрецедентном в истории. То, что ни он, ни какой-либо другой высокопоставленный военачальник не мог найти выход из такой дилеммы, с одной стороны, свидетельствует об их ограниченности и принадлежности к миру солдата, в котором они сознательно или бессознательно искали прибежища. Но с другой стороны, это показывает, как бесконечно трудно было прийти к решению. Давайте надеяться, что военные лидеры других стран никогда не окажутся в такой же ситуации. Лиддел Харт пишет в «Манчестер гардиан» 29 апреля 1942 года: «Я «слепо» критиковал их в своей книге, но я сомневаюсь, чтобы генералы других стран при таких же обстоятельствах могли сделать больше, чтобы сбросить такой режим».
Ремаген
В начале марта 1945 года Кейтель по телефону объявил, что командование должно будет «ответить Гитлеру за продолжающееся отступление на Западном фронте». Я, как начальник штаба у Рундштедта, должен был немедленно прибыть к фюреру. Совещание состоялось в рейхсканцелярии 6 марта и длилось более пяти часов.
Главная точка зрения Гитлера заключалась в том, что пехотные дивизии, каждая в среднем состоявшая из 5000 человек, должны были удержать фронт длиной в пятнадцать километров для каждой при том, что все люди находились бы на огневых позициях и, более того, образовали бы резерв. Однако особый гнев его вызвал рапорт Рундштедта, о котором уже упоминалось, касавшийся истинной ценности Западного вала. Он назвал рапорт «позорной фабрикацией». Враг дрожал перед этим «чудом германской техники». При этом германский офицер зашел так далеко, что стал утверждать, что солдаты предпочитают сражаться на открытом пространстве, чем под защитой бетона.
Вновь и вновь я пытался убедить Гитлера, что нехватка сил требует сокращения линии короткого фронта. В противном случае возникает опасность прорыва. Поэтому командование вновь попросило, чтобы ему позволили оставлять укрепления на свое усмотрение. Возражая на это, Гитлер спрашивал, какие силы могут быть сохранены. На это я мог лишь ответить, что на самом деле вопрос о «сохранении» вообще не стоял. Можно лишь подчеркнуть, что нынешний фронт в его перенапряженном состоянии мог быть прорван в любой момент в результате любых атак союзников. Гитлер, который за словом в карман не лез, ответил, что если нам придется сократить фронт, то враг также способен сделать это, и в таком случае сможет сделать свое превосходство еще более значительным на меньшей территории.