Германские встречи
Шрифт:
Войдя в большую комнату с двумя широкими окнами, Володька с Алисой увидели слева две двухъярусные кровати. На нижней молодая, толком не проснувшаяся, брюнетка с распущенными волнистыми волосами, успокаивала грудного ребёнка. У правой стены стояла такая же четырёхспальная конструкция. Между ней и окном односпальная кровать на колёсах.
– Да! – разочаровано произнесла Алиса. – Не такого я ожидала от начала жизни в Германии! Тётя Маруся ведь рассказывала, что их сразу поселили в квартиру со всеми удобствами. И я в конце поездки из Ганновера рассчитывала на душ, чашку чая и сон хотя бы в отдельной комнате.
– Только это и должны были получить люди, бросившие своих престарелых родителей! —злобно ответил не менее расстроенный Володька.
Как он мог такое сказать!?
– Я во всём виновата?
На лице Алисы такое горе, какого он никогда не видел.
Алиса легла на одну из верхних кроватей, Володька на односпальную и заснул почти мгновенно после более чем суточного путешествия.
Проснулся он в середине ночи. В окно светила полная луна. Давила душная, жаркая глухота. Волна ужаса обрушилась на него: что он наделал! Невозвратно, непоправимо! Назад дороги нет. Никогда больше не будет прежней жизни, в которой были его родные, дом, окружённый деревьями; книги, советские фильмы; всё то, что было ему дорого, что он любил.
Алиса тоже не спала – наверное, вообще не смогла заснуть из-за его жестоких слов. Как он виноват перед ней! Но поздно раскаиваться, да и вряд ли его раскаяние могло утешить её.
Ворочались, вздыхали до самого утра. Наконец, небо в окнах побледнело, в коридоре раздались первые шаги, потом голоса – третий дом проснулся. Встали и Кляйны. Семь часов. Пошли умываться.
В коридоре уборщица натирала пол, что-то рассказывая сидящему за конторкой хаусмайстеру. Разговор у них весёлый, для них жизнь прекрасна и легка и плевать им на всяких там переселенцев и их переживания!
В половине восьмого Алиса с Володькой вышли из дома. В красноватом тумане вставало солнце. От дыхания шёл пар. Тёмно-зелёные листья незнакомого кустарника 7 замёрзли и, превратившись в ледышки, звенели от прикосновения, как синички в предзимье.
Где тут столовая? Не понимая порядка в нумерации домов в лагере, стали блуждать. Наконец, Алиса спросила обгонявших их мужчину и женщину:
– Скажите, пожалуйста, где столовая.
– Пойдёмте с нами. Мы тоже туда идём, – ответила женщина.
7
Скорее всего кустарник был японской азалией
– Вы откуда приехали? – спросила Алиса.
– Из Нальчика. А вы?
– Мы из Сибири.
Женщина чихнула и, вынув из рукава платочек, стала вытирать тонкий красный носик. Ей было лет сорок пять, не больше.
– Не по мне климат! – сказала она, прочихавшись, – Приехала и сразу простыла.
– А что же вы уехали с Кавказа? Там-то климат получше.
– Так ведь война, – ответил мужчина.
Он был лет на пять старше жены, высокий, с густой, уже начавшей седеть шевелюрой.
– Не то чтобы непосредственно у нас война, но недалеко. Тревожно стало! Решили ехать… Ради детей и внуков. Всё же Европа! Цивилизация. Да и медицина здесь лучше. Тесть мой, его отец, – кивнула она на мужчину, – был профессором университета. Уважаемый человек… А после инсульта за ним требуется постоянный уход… Пока мы завтракаем, с ним сидят сын и невестка. Надо успеть их сменить и его накормить. Профессор-то наш совсем ребёнок.
– А вы кто по профессии?
– Мы с мужем в оркестре играли. А музыка – она везде музыка. Я уверена, что и здесь мы сможем работать не хуже, чем на родине.
Столовая была одноэтажная с застеклённым тамбуром. Мужчина открыл наружную дверь, затем внутреннюю, и Кляйны оказались в огромном зале, перед двумя рядами столов с узким проходом между ними. В конце этого лабиринта сидела немка, лет шестидесяти. Едва рольштуль вклинился в проход, раздался её визгливый крик:
– Der Tisch soll stehen bleiben! 8
Но Алиса уже толкала рольштуль, раздвигавший столы как ледокол льдины.
Работа немки состояла в том, чтобы гасить выданные лагерным жильцам талоны на завтраки, обеды и ужины, а лабиринт из столов был ей нужен, чтобы кто-то не проскочил мимо с непогашенным талоном.
8
Стол должен остаться стоять.
Как всякая немка, сходящая с ума по порядку, она ненавидела его нарушителей и немедленно занесла Володьку с сестрой в свой чёрный эмоциональный список. Почти до конца их пребывания в лагере, столовый Цербер смотрела на них неприязненно, и завидев, напрягалась и мрачнела лицом.
В столовой стояло пять или шесть длинных рядов столов и стульев. Володька причалил свою коляску к свободному месту в крайнем ряду и стал терпеливо ждать, когда Алиса принесёт первый их германский завтрак. Очередь огибала столы с трёх сторон. Через десять минут Алиса завернула перпендикулярно рядам, ещё через десять двинулась вдоль дальнего ряда к раздаточной, ещё через десять принесла поднос с завтраком, состоявшим из чашки кофе с молоком, маленькой круглой булочки с пластинкой сыра, одного яйца и шайбочки маргарина с пятикопеечную советскую монету.
Маргарин Алиса сама не ест и брату не советует, ссылаясь на исследования учёных о вреде транс-жиров (кто б их видел!)
– Если вы не будете, дайте мне, – сказала завтракавшая рядом с ними старушка, видимо, не знавшая об опасных свойствах данного продукта. – Я жила в деревне. Там осталось двадцать человек, и автолавка приходила раз в неделю. Пенсию задерживали по три месяца. Было время, особенно в девяносто четвёртом, когда я три дня хлеба не ела. Наголодалась.
– Да вы что! – не поверила Алиса.
– А что тебя удивляет? – вступился за старушку Владимир. – У нас в селе была соседка, бабушка Мельникова. Когда она получала пенсию, то брала с собой трёх внуков, отправлялась в магазин и на все деньги покупала мешок муки, сахар, крупу, лапшу. Потом вчетвером тащили всё это на санках домой. Они так делали, потому, что через две недели цены поднимались настолько, что они и половины этих продуктов не смогли бы купить. Впрочем, часто еда у них кончалась задолго до новой пенсии, и они, по её выражению, «сидели голодом».