Германские встречи
Шрифт:
– А как тебе фрау Линдер?
– Наверное, мне должно быть стыдно, что я не помогал ей в великой борьбе с тоталитаризмом. Но я только шесть или семь лет назад узнал, что жил при тоталитаризме, а в то время мы и слова такого не знали в нашей сибирской глуши.
– Не стыдно, что приехал на всё завоёванное ею в тяжёлой борьбе?
– Я не просил её бороться. Сама жила бы в каше, которую заварила!
К полудню потеплело. Как-то совершенно случайно вышли из аллеи на магистральную дорогу, которая вела к воротам со шлагбаумом и через которые они въехали вчера в лагерь.
– Ну-ка посмотрим, что на воротах написано!
Справа против будки через дорогу росли ели, перед ними стояли фонари под старину, с крышками сверху, под ними несколько скамеек.
Дальше – административные дома: двадцать третий, двадцать четвёртый, двадцать пятый, перед ними, развалившись на все стороны розетками, тянулись ряды барбариса с алыми ягодами.
Но вот уже и на обед пора. Та же злая старушка: «Ну что вы опять столы двигаете! Неужели нельзя аккуратней!?» Володька хотел сказать ей, что он не муха, чтобы над столами летать, но промолчал. Пусть думает, что он «ничего не понимэ».
10
Пограничный переходный лагерь.
Опять полный зал. Опять полчаса в очереди. На обед тарелка тушёного картофеля и кусок жареной рыбы. Всё это с небольшим количеством бульона или подливки и называется Eintopfgericht. В общем два в одном – и первое и второе блюдо. На десерт апельсин.
– Ты наелся, – спросила Алиса.
– Как ни странно, да. А ты?
– Я тоже.
У выхода встретились со знакомыми из Нальчика, обрадовались, как родным. У мужа в руках был пакет, у жены носовой платок.
– Что-то я разболеваюсь, – сказала она, вытирая слезящиеся глаза. – А нам завтра ехать. Мы сегодня были на распределении. Отправляют в Пфорцхайм.
– Хороший город? Вы довольны?
– Нам важно, чтобы оркестр был, – ответил мужчина. – Насколько я знаю, там филармония, а при ней хороший концертный и оперный оркестр.
Перед дверью, как и утром, сидели кошки, только их было уже штук семь. Металлические кружки в ушах радужно переливались на солнце.
– Опять забыла им хлебца вынести, – сказала Алиса.
– Вы разве не читали предупреждения? – спросила женщина. – Вот же оно.
Действительно в нескольких шагах от столовой на газоне стояли два или три кошачьих домика, а табличка рядом с ними предупреждала: «Об этих Кошек заботятся. Прозьба не кормить».
– Эти Кошки здесь работают и состоят на довольствии, – сообщила женщина, – ловят мышей и кротов. Вы видели на газонах кучки земли? Это кроты. Убивать их нельзя, а с «этих Кошек» спроса нет. Ладно, пойдём кормить профессора, да готовиться к отъезду.
Продолжая обход лагеря, Алиса с Володькой добрались до забора с колючей проволокой поверху. Зачем колючая проволока? Бежать никто не собирается. Наверное, немецкая привычка. Вдоль забора – живая изгородь. Деревья были уже наполовину голые, торчали засохшие ветки. Трое служащих аккуратно обрезали их.
Мимо проехал тракторишко с прицепом и остановился у кучи обрезанных веток. Взвыл двигатель, немцы в синих комбинезонах стали кидать ветки в бункер, от которого отходила труба выгрузного шнека. Проворный работник ловко подставил под неё полиэтиленовый мешок, и в него ударила струя измельчённой древесины. Мешок наполнился, рабочий каким-то приспособлением тут же запечатал его и швырнул в кузов прицепа. Поехали дальше и операция повторилась.
– Молодцы немцы: одним выстрелом двух зайцев – и территорию убрали, и сырьё для древесно-стружечных плит произвели. А у нас сколько веток просто вывозится на помойку и гниёт годами? – сказал Володька. – Заметила? Утром, по всему лагерю сметали опавшие листья, а дыма не было. Наверное, тоже в дело пошли – на компосты. Видать, здешний лагерь настоящая фабрика по производству древесно-стружечного и лиственного сырья. Вон сколько деревьев! И каких деревьев!
– Да, – сказала Алиса, – мне нравится. Я бы согласилась здесь жить.
Домой вернулись часа в четыре. Люба нервно ходила по комнате. Никто за ней не приехал.
– Люба, не переживайте вы! Приедут они, вот увидите!
– Не приедут. От Любека триста километров. Четыре часа езды. Нет не приедут.
– Всякое бывает. Может дела какие задержали.
– Какие у них дела. Хотели бы приехать – давно бы были здесь.
Люба заплакала:
– Куда мне теперь деваться?
– Да не отчаиваетесь вы, – старалась утешить её Алиса.
Но вскоре и её запас ободряющих слов иссяк. Наступила тяжёлая тишина. Вдруг в коридоре явственно послышались шаги. Не они ли?
Дверь действительно распахнулась, вошла толстая седовласая женщина. Она быстро и мощно двигалась на коротких ногах.
– Собирайся быстрей! Я на работе была, а Иван не хотел один ехать. Боится тебе! Знает кошка чью мясу съела. Как тут моя внученька? Ниночка! Мы с папкой приехали! Заскучились за тобой. Ну иди, иди ко мне! Ach du lieber Gott! Mein s"usses Baby! 11
11
Ах, милый боженька! Мой сладкий ребёнок! (нем).
Люба стала радостно собираться. Свекровь не обращала на Кляйнов никакого внимания. Ну и хорошо. Через десять минут воссоединившееся семейство уехало, и они остались в комнате одни. Хорошо быть одним!
После ужина Алиса с Володькой снова гуляли по лагерю. Но вскоре стало холодно, и они вернулись в третий дом. На вахте сидел другой хаусмайстер, молодой, толстомордый, с каким-то необъяснимо неприятным выражением на лице.
Поздоровались: «Гутен абенд!» Не ответил. Ну и ладно.
– Здесь хорошо, – сказала Алиса. – Я согласна жить даже в этой комнате, если бы она была нашей.
Владимиру это не понравилось. Прежде всего он приехал в Германию за ортезами. Его-то поизносились и сломаются не сегодня завтра, а Новосибирский протезный завод не работает.
Шпехты
Три дня Володька с Алисой жили одни, сами себе хозяева. Всё это время было солнечно, по утрам чувствовался небольшой мороз. Заполнили анкеты – всё же по-немецки писать они умели. А в лагере умели не все, и к ним стали обращаться переселенцы из других комнат третьего дома. Из разговора с ними Владимир узнал, что в лагере сейчас около тысячи человек. Большинство живёт в спортзале – вместе мужчины, женщины, дети. В первом, втором, третьем домах – семьи с малолетними детьми, больные и инвалиды.