Гермоген

Мокин Борис Иванович

На этот успех рассчитывали и польские послы. Они выяснили, что царь Василий не спешит заключить выгодный для него союз с их врагом — Карлом IX шведским [49] . Шведские послы находились в Москве, ожидая решения. Поляки видели в этой медлительности русских их слабость и неуверенность и решили воспользоваться этим. Выполняя наказ Сигизмунда — получить у русских как можно больше денег, — они вели себя вызывающе.

...Первая встреча с поляками состоялась во дворце, где совсем недавно царственно восседал самозванец. Бояре сидели на лавках в глубине палаты, напротив них обособленной группой

расположились поляки. В богатых камзолах, надменные и насмешливые, они ждали первого «хода» хозяев и громко переговаривались меж собой, зная, что те слышат каждое их слово.

49

Карл IX (1550 — 1611) — король Швеции с 1604 г., когда Одержал победу над польским королём Сигизмундом III Вазой, сохранявшим до того и шведскую корону. Карл IX начал интервенцию против Русского государства и Кальмарскую войну против Дании в 1611 — 1613 гг.

— Сдаётся мне, пан Вацлав, будто двор московский готовится к погребению. Враз пропали и роскошь и веселие. Нет и прежних щедрот убитого москвитянами несчастного царя. Их заменила угрюмая важность вельмож нового царя, — высокопарно говорил сухощавый, маленького росточка пан. В его губастом и глазастом лице не было ни малейшего намёка на утончённую породу, отличавшую многих поляков. Остальные тотчас же поддержали его насмешливый тон. Но им не удалось скрыть сердитой досады: доселе жили они смело и весело, чувствовали себя хозяевами на чужой земле, и вдруг одним махом эти русские «туземцы» лишили их всего.

— А помнишь, пан Кастусь, как князья Мстиславский, Шуйский, Голицын с прочею братией величали непобедимым цезарем того, кого ныне шельмуют, называют гнусным исчадием ада? — тотчас же откликнулся Вацлав, высокородный пан, породистое лицо которого портили маленькие глазки и надутое выражение.

Услышав своё имя, Мстиславский начал заранее заготовленную речь. Он обратился к послам, Олесницкому и Гонсевскому. Говорил, не спуская с них своих бараньих глаз, которые обрели несвойственное им суровое выражение.

— Да, шутки шутовать панам ныне пристало, но пристало и ответ держать за тайные, воровские сношения самозванца с панами радными и самим королём Сигизмундом, — начал князь, как бы опалённый гневом. — Расстрига и вор овладел русским престолом единственно лишь коварством обманных речей и польской подмогой.

Мстиславский говорил о том, как умело, при помощи Литвы воспользовался бродяга российскою бедою — злодейским убийством царевича Димитрия по приказу Бориса Годунова.

Завершил свою долгую речь Мстиславский несвойственным ему резким словом:

— Кто виною зла и бедствий россиян? Король и вы, паны, нарушившие святость мирного договора и крестного целования!

Впечатление этой речи было столь ошеломляющим, что один пан, выпучив глаза, так сильно подался вперёд (очевидно, полагая, что это поможет ему лучше слышать), что, потеряв равновесие, свалился со скамьи. Поляки сделали вид, что не заметили оплошки своего товарища, и тихо совещались меж собой. На обвинение князя Мстиславского следовало ответить умно и достойно.

Начал посол пан Гонсевский. Был он из тех польских аристократов, что твёрдо верят в свои особые преимущества, превосходство манер и не сомневаются в своих высоких достоинствах.

— Мы слышали о бедственной кончине царевича Димитрия, — заговорил он тихим, но твёрдым голосом. — Жалели о ней, как христиане,

гнушались убийцею. Когда явился человек, назвавший себя его именем, как могли мы не верить ему? Он говорил то же, что и вы, думные бояре: что он спасён Небом от Борисовой грозы, что Борис тайно умертвил его брата, царя Феодора, что он теснит и гонит мужей именитых, дабы не было ни одного родовитого соперника у его потомков. Обычная история, коих немало сыщется в прошлом. Не так ли, шановни (уважаемые) бояре думные?

— Так, да не так, ясновельможный посол. Вы нарушили обычаи, принятые у государей, пришли к нам воровским обычаем. Изгоняли хозяев из их родовитых имений, — гневно начал князь Голицын. Лицо его было мрачно, глаза потемнели. Мог ли он спокойно говорить о том, как в его доме, не спросясь хозяина, поставили польского пана, старосту Саноцкого!

Нападение было слишком внезапным, и польские послы не сразу нашлись, что ответить.

— Действия пана Саноцкого были с согласия русского царя, — возразил Гонсевский.

— Легко вам перекладывать вину на покойного! За действия польских подданных ответствен, однако, король Сигизмунд, — резко парировал слова польского посла князь Роман Гагарин. Этот весельчак и винопийца тоже был мрачен. Казалось, его угнетала тайная злоба. — Это король Сигизмунд снарядил в Московию самозванца, — закончил он, словно изрёк окончательную истину.

— Помилуйте, князь! Мы не на судилище! — со спокойным достоинством возразил посол Олесницкий. — Мог ли наш король поверить бродяге? Поверил только добросердечный воевода сендомирский пан Мнишек, но поверил лишь после того, как его признали царём многие россияне. И не вы ли, бояре, клялись, что Россия ждёт Димитрия, что ему сдадутся все города и царское войско, — что и сбылось. Между тем король Сигизмунд повелел воеводе Мнишеку покинуть войско того, кто именовал себя Димитрием, и Мнишек вернулся назад, дабы не нарушать мира между нашими народами. Димитрий же, как он именовал себя, остался в Северской земле. С ним были только донские и запорожские казаки.

Эти слова были правдивы. Канцлер Лев Сапега действительно написал Мнишеку, который был гетманом у самозванца, что ему следует возвратиться, и под предлогом сейма Мнишек отбыл в Польшу. Это было большим уроном для самозванца, потому что с Мнишеком уехала большая часть поляков. Лжедимитрий обращался то к одной роте, то к другой, уговаривая остаться, но встречал только оскорбления. Один поляк сказал ему: «Дай Бог, чтобы тебя посадили на кол». Ясное дело, эти люди не верили, что он царевич.

Положение спасли казаки. К самозванцу прибыло двенадцать тысяч запорожцев.

— И что сделали вы, россияне? — продолжал посол. — Вы пали к ногам того, кого ныне именуете лжецарём. Воеводы и войско сдались на его милость.

И это тоже было правдой, горькой правдой. Воевода Михайла Салтыков, «норовя окаянному Гришке», отошёл от Кром, хотя их легко тогда было взять. Бездеятельность воевод Дмитрия Шуйского и Мстиславского, измена Рубца-Мосальского, Шереметева, заявившего, что трудно воевать с «прирождённым государем», шаткость среди прочих бояр и в самом войске способствовали успехам самозванца. Наконец, Иван Голицын был послан ими в Путивль, дабы объявить самозванцу о переходе царского войска на его сторону. Самозванец повелел князю Василию Голицыну идти к Москве с царским войском, чтобы свести с престола Фёдора Годунова. И князь подчинился этому повелению, хотя видно было, что самозванец трусил. Со своею польскою дружиною он шёл в хвосте войска Василия Голицына.