Герои из-под пера
Шрифт:
Дом покряхтывал, полнился раздражающими шорохами и осторожными стукотками. Виктор назло ему включил радио. Сквозь шумы помех пробился женский голос и объявил выпуск новостей. Новый кредит МВФ… бои в Грозном и под Гудермесом… забастовки шахтеров и учителей… мэр Лужков заявил… председатель Правительства Черномырдин встретился и обсудил… резонансное убийство произошло на окраине Москвы… предвыборная кампания грозит обернуться "войной" компроматов…
Виктор сжал губы.
Ничего. Это ненадолго. Это разруха в головах, но она утрясется,
А свет, он в душах. В коллективной душе.
И питают его, в сущности, простые вещи, понятные истины. Честность, справедливость, милосердие. Общность. Мир. Все распалось с "меченым", и наш доморощенный, от кооперативов да видеосалонов, равняющийся на Запад капитализм заменил этот свет золотым блеском. Увы, ни честность, ни справедливость, ни милосердие монетизировать нельзя. Забыть — можно, мозги всем изгадить — можно. Демократия! Либерализм! Свобода предпринимательства! Жри! Сри! Убивай! Как там в прошлом году сказал Чубайс? Сдохнет тридцать-сорок миллионов, значит, не вписались в рынок…
Он, дурак, еще клял человеконенавистническую политику Союза! Люди-винтики, люди-лозунги. А западный мир оказался не в пример зубастей. Хищник, с комфортом устроившийся на костях инков, майя, индейцев, индусов, ирландцев, африканцев. Буров, черт возьми!
Знал бы, осознавал бы, соломки б постелил.
Закипела вода. По радио запел Лещенко. Виктор вымыл посуду, вынес помойное ведро к яме у туалета, в этот раз с осторожностью, у грядок пройдя мимо доски. Подумал, хорошо бы купить молока. Магазин вроде еще должен…
— Виктор Па-алыч!
Пьяный, улыбающийся Елоха на нетвердых ногах шагнул к нему от калитки.
Он был в жутком, отвратительно-животном состоянии, когда человек уже не контролирует ни слова, ни поступки. К грязной, растрепанной одежде прилипли конфетные фантики, брюки до колен влажно темнели — то ли в канаву какую по автопилоту его занесло, то ли на колонке плеснул себе на ноги.
— Чего тебе? — спросил Виктор.
— А ты гад, га-ад!
Глаза у перебравшего Елохи страшно косили.
— Почему?
— Сп-паиваешь меня.
Правнук начальника Боголюбского угрозыска, кивнув самому себе, плюхнулся на лавку, вкопанную перед крыльцом. Качнулся, охлопал одежду в поисках сигарет, содрал фантик и огорченно скривил губы. Несколько секунд глаза его смотрели в разные точки на земле.
— Сука ты, в конце концов! — сказал он, подняв голову.
Виктор поставил ногу на ступеньку.
— Иди спать, Дима.
— Закурить не дашь?
— Не курю.
— Ну да, — Елоха поник.
Виктор подождал, затем, смягчив тон, сказал:
— Домой иди, ждут же, наверное.
— Такого? — развел руки Елоха.
Тело не ожидало, видимо, энтузиазма от плечевого пояса и хлопнулось с лавки вниз. Несколько секунд Елоха не шевелился, затем завозился, перевалился набок.
Виктор расслышал смех.
— Самому смешно, — сказал он.
— А я вот возьму, — произнес Елоха от земли, — и тебя-то и подожгу!
— Посадят, Дим.
— И ничего. П-пусть.
Елоха попытался подняться и снова упал.
— Помочь? — спросил Виктор.
Кислое лицо Елохи всплыло над лавкой.
— Как я вас всех ненавижу, — сказал он вдруг усталым голосом. — Мучаете меня. Превратили… Разворовали все. Дети… Я же им в глаза смотреть не могу! Я их люблю… А мои руки никому, оказывается, не нужны, ни в совхозе, ни в области! И как мне? Всю страну… Ну не суки ли вы после этого? Обидно, обидно…
— А что тебе мешает? — спросил Виктор.
— Ты мне мешаешь, сука, — невнятно сказал Елоха, заползая на лавку животом. — Я тебе сколько должен? Мне столько за год… Легче поджечь…
— Дурак, прости Господи.
— Может, это как раз умная мысль. Единственная.
Елоха пожал ноги и подложил ладони под голову.
— Это пьяная мысль. Ты что, здесь спать собираешься? — забеспокоился Виктор.
— Уйди, гад.
— Это мой двор вообще-то.
— Вот и уйди.
Виктор оставил помойной ведро на веранде.
— Так не годится, Дим. Замерзнешь.
Он сделал безрезультатную попытку стянуть Елоху с лавки и чуть не получил измазанным в глине сапогом по зубам.
— Брысь, писатель!
Виктор разозлился.
— Сдохнуть хочешь, Дима?
— Мое дело. Хочу — и сдохну!
— Ну-ка, давай-ка…
Виктор поймал Елоху за ворот пиджака. Он не ожидал, что пьяный сосед в свою очередь поймает за грудки его.
— Виктор Палыч! — дохнул на Виктора жутким перегаром Елоха. — Что делать, Виктор Палыч? Что со страной-то?
Его глаза неожиданно перестали косить и посмотрели беспомощно и трезво.
— Не знаю, Дима.
Виктор, выпрямляясь, потянул Елоху за собой, пока тот наконец не закачался на нетвердых ногах.
— А кто знает? — прошептал он. — Ельцин? Гайдар?
— Нет, это ты должен знать. Ты сам.
— А я-то, я-то что? — просипел Елоха. — Я не коммунист, не демократ.
Они выбрались за ограду, и Виктор, приобняв, повел его по темнеющей улице.
— Потому что люди все решают.
— Пыф-ф! Дурак ты, Виктор Палыч…
Елоху шатало, они каким-то чудом разминулись со столбом, потом их занесло в штакетник, и Виктор убил в грязи тапки. Хорошо, не потерял. Елоха, зараза, растягивал кофту, лез целоваться, смеялся, чуть ли не пускался в пляс и смачно матерился. Виктор дважды мысленно разбегался и бился — сначала в стену Дружковского сарая, затем в синеватую магазинную. Казнил себя за добрые намерения.