Герои Таганрога
Шрифт:
— А скоро ли вернутся, батя? — спросил Петр.
— А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...
— Говорят, взяли немцы Ростов-то, — робко заметила Мария Константиновна.
— А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, — страстно заговорила Рая.
— Конечно, победит, — поддержал ее Николай. — Только и нам нельзя сидеть сложа руки. А то ведь некоторые рабочие на заводах работают. Восстанавливают разрушенное для немцев. По первому зову новой власти потянулись...
— Это вы про ходаевских да кирсановых говорите, — пробурчал Кузьма Иванович. — А про рабочего человека — зря. Рабочего немец на своей шкуре еще испытает...
— Ты, конечно, защищаешь рабочего человека, батя, — вмешался Петр. — Но ведь многие добровольно работать пошли. Как это объяснить, товарищ Морозов?
— Не все здесь по своей воле остались, — сказал Кузьма Иванович. — Многие уехать не успели. До последней минуты станки из города вывозили, пока не отрезал немец Ростова. Но ведь живые люди остались. Ты смотри в корень, товарищ Морозов. Жить-то им надо. А на что? Как жить? Ну, поменяют они на базаре вещички разные, а дальше-то как? Вот и выходит, чтобы с голоду не помереть, идут работать. По необходимости. Воду людям в городе дать надо? Не одни же немцы здесь остались. Электричество надо? Хлеб печь надо? Вот и пустили вчера пекарню. А как на немца рабочий человек будет работать — это мы дальше поглядим. Как бы немцу эта работа боком не вышла. Да и ты здесь для того, Николай Григорьевич, чтобы по-прежнему за тобой, а не за немцем народ пошел. Вот и приоткрой людям глаза, как похитрее поступать следует...
Старый рыбак даже устал от такой длинной речи. Он вздохнул, смущенно покашлял и уставился живыми, острыми глазами в лицо Николая.
— Это вы правы, Кузьма Иванович, — сказал Николай. — Сейчас народу многое разъяснять придется, а главное... учить его, как врагу покоя не давать.
— Правильно, — довольно согласился Турубаров. — Я вот не больно грамотный, а газеты привык читать. Ума в них набирался. А где их сейчас возьмешь? Вот ты так и устрой, чтобы народ умную мысль где-нибудь мог прочесть, пропиши ему что к чему. Хоть на листочке маленьком...
— Слушаю я вас — и не согласен, — горячо и сердито вмешался в разговор Петр. — По-моему, из города надо уходить, в партизаны податься. И драться с оружием в руках, как все. Небось, где-нибудь и здесь есть отряды?
Морозов повернулся к нему:
— Нет, Петр. Вокруг города голая степь, партизанам в ней не укрыться. А в Таганроге мы у себя дома и можем стать хозяевами положения...
Николай внимательно оглядел всех: поняли ли его?
— Я буду вам помогать! — вдруг сказала Валентина и покраснела.
— И я хочу, — присоединилась Рая.
Николай вздохнул с облегчением.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Будем работать вместе. За этим я к вам и шел. А ты, Петр?
— А что мы будем делать? — спросил Петр.
— Станем вредить врагу по всем линиям. Покоя не будем давать ему ни днем, ни ночью... Согласны?
— Конечно, конечно! — откликнулись Валя и Рая.
— Хорошее ты дело затеваешь, Николай Григорьевич, если я тебя правильно понял, — сказал старик Турубаров. — И если я тебе, старый, нужен, я тоже согласен, как и мои девочки, — он улыбнулся дочерям.
— Я тоже согласен, — тихо сказал Петр. — Раз по-другому нельзя, надо здесь что-то делать.
— Пока будем привлекать к нам проверенных людей, — сказал Николай, — за которых можем поручиться, как за самих себя. Конспирация — главное в нашем деле. Агитируйте только тех, у кого сердце не дрогнет... И давайте снова соберемся здесь семнадцатого ноября. За это время и наше положение определится.
Морозов встал, собираясь уходить.
— Мария Константиновна! Смотрю я, и вроде чего-то не хватает у вас в доме, а чего, понять не могу, — развел он руками. — Ах, вот в чем дело! Ведь раньше у вас на подоконниках четверти с фруктовыми настойками стояли, а сейчас пусто, — лукаво рассмеялся он.
— Теперь все прятать приходится. Кто же на окно добро поставит? И глазом не моргнешь, как немцы сцапают.
— Значит, найдется настойка для встречи друзей?
— Найдется, найдется, — пообещал Кузьма Иванович. Все развеселились, заулыбались.
— Раз конспирация, так по всем правилам, — сказал Морозов и, простившись, вышел на улицу.
На востоке методично бухала артиллерия. На город опускались осенние сумерки. Моросящий дождь неприятно сек лицо, сырой холод забирался за воротник.
Пустынными переулками Николай торопливо пробирался к дому — к своей землянке. То ли потому что шел дождь, то ли в преддверии комендантского часа на улицах никого не было. Только сумрачные громады немецких грузовиков, крытых брезентом, покоились у тротуаров.
Морозов заглянул в одну из кабин. На кожаном сиденье лежал автомат. И хотя кругом не было ни души, сердце тревожно забилось. Он осторожно открыл дверцу, огляделся по сторонам, схватил автомат и спрятал под пиджак.
Еще не отдавая себе отчета, зачем он взял оружие, Николай побежал к перекрестку. Хотелось побыстрее свернуть за угол. «Однако пока немцы беспечно хранят оружие, — мелькнуло в сознании. — Этим надо воспользоваться и вооружить подпольную организацию».
Занятый своими мыслями, он лишь в последний момент увидел, что дорогу ему преградил немецкий фельдфебель. Отступать было поздно и некуда. Фашист вышел из калитки и стоял на тротуаре один, глядя на приближающегося Морозова.
Не останавливаясь, Николая вытащил из кармана пистолет и выстрелил в упор. Раскрытым ртом фельдфебель глотнул воздух, схватился рукой за живот и медленно осел на землю. Николай побежал. Вместе со свистом ветра в ушах все еще гремел грохот выстрела.
К счастью, за углом, кроме двух запоздалых прохожих, никого не было. Испугавшись выстрела и бегущего человека, они шарахнулись в сторону. Николай влетел в раскрытые настежь ворота, перебрался через забор и выбрался на соседнюю улицу. Сердце выскакивало из груди. Потная рубашка прилипла к спине. Хотелось остановиться, отдышаться, обдумать то, что случилось. Тошнота подкатывала к горлу. Ведь он убил, убил в первый раз в жизни!