Героинщики
Шрифт:
– Хорошо, - кисло бурчит Баннерман.
Я даже не смотрю на этого жалкого подонка. В то время как Ральфи, несмотря на мою глубокую неприязнь к нему, кажется, почему-то благосклонно относится ко мне, Баннерман всегда был для меня личным врагом, с самого начала. Этот говнюк стал вызывать у меня даже большую ненависть сразу после того, как я ушел из университета. Я возвращаюсь к Мел:
– Все еще встречаешься с тем парнем, Мел?
Помню, она трахалась с одним фермером из Вест-Калдер.
– С тем? Глаза бы мои его не видели, - брызжет
– Великий такой был парень, Мел, - с намеком напоминает Лес.
– Вот как раз малые более толковые, - зевает она, - мне из этого не было никакой пользы!
Я задумываюсь на минуту.
– Что-то в этом есть, Мел, ищи себе гнома. Вот у них «орудие» заслуживает внимания ... по крайней мере, я такое слышал.
– Ах ты гномофил ебаный, - смеется Лес.
Лицо Бобби тоже расплывается в улыбке, он ржет, демонстрируя блестящие зубы, его плечи трясутся в истерике.
– Угу, мне сосала пара таких в свое время, - накручиваю всех я - идеальный рост, нет нужды становиться на колени, но такие девушки не для длительных отношений. Здесь, Лесбо, ты - настоящий дока.
– На хуй иди, мудак, - обижается Лес.
Не очень остроумная реплика, но это же Лес. Милый парень, но, несмотря на его высокомерные претензии на Оскара Уайльда не тянет: ни в сексуальности, ни - тем более - в уме.
Малый Бобби снова пускает слюни - конечно, на грудь Мелани сложно смотреть без подобной реакции. Она дает ему по морде, он надувается в одно мгновение.
– Бобби, прекрати, - я шутливо даю ему подзатыльник, но он отвечает мне своей привычной невинного улыбкой младенца.
Хотя он младше меня всего на пять лет, малый Бобби постоянно будит в нас какой-то скрытый родительский инстинкт, с которым я чувствую себя несколько неловко.
– Слушай, Мэл, ты бы к Бобу присмотрелась.
– К этому костлявому малого? И я в этих пирожках больше мяса найду, чем в нем!
На какую-то долю секунды мне кажется, что малый Бобби смущенно краснеет.
Но потом он просто подмигивает и выставляет вперед нижнюю губу.
– Назови мне время и место, крошка.
Мелани взрывается лошадиным смехом и бросает несвежую мешанину на тарелку Митча.
– Да, это о худых и говорят. Сами хуй и ребра, - решается продолжить тему Лес.
– Фрэнк Синатра весил всего сто тридцать фунтов, но Ева Гарднер называла его «сотней с хуем».
Мел прилагает нечеловеческие усилия, чтобы приобрести серьезный вид, но я замечаю, что она окидывает Бобби голодным взглядом. Я грожу ей пальцем, потому что единственный заметил это, а она кривляется мне в ответ.
Мел наполняет мою тарелку пирожками, бобами и той же смесью, затем то же накладывает малому Бобби, который берет пластиковую бутылку и поливает каждый квадратный сантиметр своей порции коричневым соусом, пока не опустошает всю банку. И совсем ничего не остается для Баннермана, который направляется к нам именно за соусом!
–
– Ты же эту хуйню всего жизнь не съешь, зачем все вылил?
Бобби задумывается, а потом объясняет:
– Я просто всем телом пожелал ...
– он игриво отвергает волосы с глаз и поднимая взъерошенную бровь, - соуса.
Затем он направляется к столу, а Лесу, Митчу и мне остается лишь всеми силами сдерживать свой довольный смех, который так и норовил вырваться из наших легких. Даже у Шона настроение улучшилось. Такие мелочи кажутся, на первый взгляд, тривиальными, но именно на этих роскошных маленьких победах и специализировался Бобби. И это стоило того.
После работы я встречаю Кайфолома; он ждет автобус на остановке, глазами поедая телку, которая стоит рядом, и потирает свой кривой подбородок, потому что откровенно колеблется. Я вижу, как выражение его лица в одно мгновение становится яростным, будто у детеныша дикого животного, которой ластился к тебе, и вдруг разозлился и напал.
И он уже готов сделать шаг. Его черные длинные волосы с модной стрижкой сверкают на солнце, он одет в белую футболку с V-образным вырезом, выгодно подчеркивающим его средиземноморскую загар; этот замечательный цвет кожи он унаследовал от своей матери-итальянки. Он красуется в широких коричневых брезентовых штанах, которые кажутся слишком длинными для его роста, а на ногах у него - незаурядного качества кроссовки; он всегда носит дорогую итальянскую обувь, приобретенную на распродаже. Кайфолом всегда напряженный, поэтому, когда я зову его в тот момент, как он уже готов двинуться к куколке, он чуть не подскакивает.
– Рентс, блядь, - говорит он раздраженно, указывая головой на девушку, - я работал ...
– Возьми перерыв, пойдем пива попьем, - предлагаю я, потому что мне нужно обсудить с ним переезд на Монтгомери-стрит.
– Если ты угощаешь ... В этих райских чащах так много обезьянок, - протягивает он.
Обезьянками он в компании ребят называет девушек «сама попала в ловушку»,« охотимся на другую».
Мы идем к «Центральной», и начинается обычная тягомотина. Он располагается на высоком барном стуле, а я остаюсь стоять. Кайфолом берется меня заебывать: мол, зашли в жопу мира в этом Лейте, он ожидал лучшего ...
– Знаю, это трудно, но в Лейте тоже так много малодушных перепихонов!
– Какие?
– Малодушных. То есть легких, к которым не надо прилагать усилий, для которых смелость даже не нужна. С громким стоном. Нытьем, если захочешь.
Какой-то старик, беззубый мудак в берете, что стоит у барной стойки рядом с нами, вмешивается в разговор.
– Многим не понравились бы твои слова, - предупреждает он с жаром в глазах.
– Слышали когда-нибудь о личном разговоре?
– Слышал когда-нибудь об общественных местах?