Героинщики
Шрифт:
У меня за плечом стоит Кайфолом, который решает помочь мне. Ему удается завязать галстук с первого раза.
– Ну вот и все, - улыбается он, и я почему-то чувствую себя как ебаная ромовая баба.
– А теперь тебе нужно позавтракать. Есть что-то в этой дыре? Да нет, весьма благодарю.
– Перехвачу что-нибудь у мамы. Здесь есть нечего.
– Я сделал лазанью, - указывает он на плиту.
– Она на вкус как дерьмо, я пробовал вчера вечером.
И я действительно решился на такое, потому что собирался перебросить пару бокалов с парнями с работы, а это переросло в глобальную пьянку.
Кайфолом становится руки в стороны.
– Это - семейный рецепт моей матушки,
– Если бы ее приготовила твоя мама, я бы с удовольствием попробовал. Но эта хуйня, - здесь я киваю в сторону плиты, - совсем ни на что не похожа, тем больше на лазанью. Ты точно не придерживался рецепта; например, вряд ли в этом блюде должно быть столько тунца.
– Использовал все доступные ресурсы. Получишь диплом повара, тогда и будешь критиковать кулинарные навыки других.
Ах ты ебаный подонок. У меня в горле застревают два слова: рента и деньги.
Но на хуй мне ссориться с ним прямо сейчас.
– Ладно, я пошел.
Я тянусь за своим пиджаком, который висит на гвозде у двери.
– Хорошо, увидимся в крематории в два, - отвечает он, и вдруг подходит ближе и обнимает меня.
– Держись, друг.
– Да, держаться, друг, - говорю я.
Он наконец выпускает меня из объятий, но его руки все еще остаются у меня на плечах.
– Оно придет, потом. Горе, - объявляет он, забирая одну руку.
– притворяйся шотландским стоиком, сколько угодно. Но мой тебе совет: лучший способ скорбеть - итальянский. Раскройся. Почувствуй огонь в себе. А потом дай ему угаснуть.
Он забирает и вторую руку и осторожно, даже ласково, хлопает меня по спине.
– Да ладно, - говорю я уже на пороге.
Я смотрю на часы и быстро направляюсь по Уок. Солнце в зените, и вдруг набегают огромные мерзкие облака, и оно скрывается за ними. Я как раз добираюсь Джанкшн-стрит, чуть не намокнув под летним ливнем.
Мама и папа похожи на зомби. В буквальном смысле. В них стеклянные глаза, они натыкаются на ходу в мебель. Не могу поверить, что они все еще в шоке из-за смерти, которую этому человеку прочили все медицинские эксперты Объединенного королевства с самого рождения. Они совсем не понимали раньше значение слов «незначительные шансы на жизнь»? Неужели они думали, что если выбивать из легких малого Дэйви жидкость каждый день, то это продолжит его жизнь до вечности?
Сейчас им не нужно больше со страхом прислушиваться к его дыханию, никаких ДУФ-ДУФ-ДУФ или кхе-кхе-кхе во время очередной процедуры дренажа, после которых малый Дэйви успокаивается и засыпает без сил, потому что теперь его больные легкие наполняются воздухом. Между тем, остальные из нас с тревогой ожидали все это время, когда потребуется новый дренаж. А теперь всего этого больше нет. Почему они не чувствуют облегчение?
Никогда больше этого не будет.
Я оставляю их дрожать над столом в старой, тесной кухоньке дальше, они, кажется, просто не могут тронуться с места. В светлой гостиной воздух кажется густым из-за сигаретного дыма. Сквозь него пытаются прорваться Билли и его телка, которые и сами дымят, как паровозы.. Малого Дэйви еще не привезли, мы должны подождать, поэтому садимся у окна в спальне, чтобы хоть немного проветрить квартиру. Сейчас мы все можем нажить себе заболевания легких. Острая боль режет мне глаза, из них течет; за несколько секунд дым хоть немного расходится, и Билли видит меня и кричит, чтобы я «прекратил эту хуйню, потому что на чудище похож», и я в конце- концов беру свое тело под контроль. Мне кажется, что мы вернулись на десять лет назад.
А ты до сих пор имеешь власть надо мной, сторонник
Шэрон пришла на поминки в обычной рухляди из этих однотипных бутиков псевдомодной фирмы. Сиськи, попа, светлые волосы с рваной стрижкой и стройная талия - все, что нужно для управления мужчинами, при ней. Не хватает только красивых ног - они у нее несколько коротенькие и толстые. В ее глазах горит практичность, она оценивает, где можно спекульнуть, где можно оказаться полезной, однако ее ум притупляется близостью Билли. Она болтает с телкой по имени Элизабет, и мне интересно их послушать, потому что она - клевая сестренка Бэгби (слава Богу, внешне она совсем на него не похожа), но дым и злобные выпады Билли душат меня, перекрывая путь к драгоценному кислороду. Я помню цитату из Шопенгауэра, дословно: почти все страдания нам наносят отношения с другими людьми.
Или не задумывался ты, Табакко-бой, о пагубном влиянии своего едкого дыма, об ущербе, который ты мог нанести слабым легким своего младшего братика?
Я беру из буфета выпуск «NME», который я оставил здесь несколько дней назад. ироничный оскал буквы «Е» напоминает мне о кассете «Фол», записанной для Хейзел, которая, уверен, придет сегодня на похороны. Я решаю взять ее с собой и погрузиться в воспоминания о старых временах, полных музыки и мастурбации, и вдруг телефон взрывается визгливым звоном, от души проезжая каждому по ушам. Звук просто невыносим, но никто не трогается с места.
Майн брудер Вильгельм, мастер обвинений, взывает:
– Блядь, кто-нибудь уже поднимет ебаную трубку?
Знаю я твою дилемму, Билли. Чтобы поднять трубку, придется сказать что-то, а потому - оторваться на несколько драгоценных секунд от любимого никотина, который ты так горячо желаешь.
– Уверен, кто-то это сделает, - улыбаюсь я Шэрон.
– Когда-нибудь.
Меня вознаграждают скептически улыбкой в ответ.
– А ты, блядь, все шутишь, - щурится Билли, - не сегодня!
Этот обман уже слишком затянулся, и мне кажется, что он вспоминает тот момент, когда я дрочил малому Дэйви. Очень сложно было им всем объяснить, что это было исключительно в интересах этого малого говнюка; я-то точно не получал ни какого удовольствия от этого процесса. У меня были чистые намерения, но всегда находятся какие мудаки, которые все понимают неправильно своим извращенным умом. Однако я вижу, в каком настроении находится брат, и, честно говоря, несколько боюсь его.
– Я не это имел в виду, - протестую я.
Мы слышим, как телефон замолкает, потому что мама берет трубку, говорит несколько слов, а затем присоединяется к нам, добавляя еще больше дыма своими сигаретами «В&Н».
Мы вот-вот задохнемся в этой тесной комнатке, но все равно продолжаем играть в прятки.
– Марк, это тебя, - говорит она.
Билли снова подозрительно щурится: раздражен, он с укором смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга и вдруг начинаем оба хохотать: громко, уничтожая все напряжение ситуации. Не нравится мне этот хитрожопый подонок никогда не нравился; но на мое чрезвычайное удивление, я иногда вспоминаю, что во мне где-то глубоко скрывается любовь к нему.
– Что смешного?
– кричит на нас мама.
– Не вижу ничего смешного.
Мне дорога в ад, мама. А вот тебя, еще одну Деву Марию в рясе, будут ждать на небесах.
Я капитулирую и поднимаю руки в знак примирения.
– Пойду к телефону, - говорю я и иду по длинному холлу, где мы поставили вентилятор у стены.
– Алло.
– Марк, это ты?
– Да ... Фиона?
– Как ты, малыш?
– Неплохо, рад тебя слышать.
– Слушай, Марк, я сейчас в Вейверли. Хочу приехать на похороны твоего братика.