Герой дня
Шрифт:
– Кто это?
– спросил Рудат.
– Человек, который должен все знать, - ответила Таня.
– О чем? О нас?
– Нет. Сегодня через Сейм должны переправиться больше двадцати человек. Он отвечает за это.
– А мне плевать, - заметил Рудат.
– Почему?
– Я хотел помочь тебе, а не целой шайке. Ну, что еще?
Не опуская рук, человек спросил по-немецки, нельзя ли переправить на тот берег хотя бы четырех девушек. Рудат не ответил и полез вверх по лестнице. «Я веду себя как истеричный сопляк», - подумал он, но не вернулся.
На улице он нос к носу столкнулся с Муле, денщиком обер-лейтенанта. Тот шел в роту. У Рудата мелькнула мысль, уж не
В роте Муле передал Рудату мясные консервы, которые, в свою очередь, получил от Цимера. Цимер велел ему следить за Рудатом, но Муле предпочел иначе распорядиться своим временем: пошел и выменял на солонину комплект офицерского белья. Кстати, он проворачивал операцию с этим комплектом уже в третий раз, ибо обыкновенно вручал белье по совершении сделки, а в тот самый момент появлялся его дружок и «реквизировал» как белье, так и солонину.
Войдя в блиндаж, Рудат заметил, что в его вещах кто-то рылся. Ему не удалось выяснить, кто это был, потому что Цимер услал весь взвод на подготовку запасных пулеметных гнезд. Военный идиотизм. Солдаты ворчали. Пёттер пока не вернулся. Рудат заглянул во вторую роту к ефрейтору медслужбы, рыхлому, невероятно разожравшемуся студенту-теологу по имени Вольциг. В обмен на тушенку Вольциг одолжил ему полдюжины икон, которые копил, чтобы во время отпуска продать антикварному магазину.
– Унизительно ничтожные деловые возможности предоставляет война в России тем, кому приходится ее выдерживать, - заметул Вольциг.
– Просто жуть, если учитывать риск.
Рудат сложил иконы в ящик из-под боеприпасов и спрятал под нарами, снабдив перечнем. Потом, чтобы отмотаться от рытья окопов, сходил за довольствием для себя и для Пёттера и принес селедочные фрикадельки, белый хлеб, свиную тушенку, сигареты и пол-литра водки на каждого. Впервые с тех пор, как они тут обосновались. К чему бы это? Он поел фрикаделек, выпил лодки, залег на нары, устроив из одеяла занавеску, и спал, пока дверь блиндажа не распахнулась и унтер-офицер Цимер не гаркнул:
– Смирно!
Вошел обер-лейтенант Вилле. Рудат отрапортовал.
– Вы правда собираете иконы, Рудат?
– Так точно, господин обер-лейтенант.
– Любопытно. Искусство на передовой. Такое встретишь лишь среди немецких солдат. Можно взглянуть на вашу коллекцию?
– Обер-лейтенант улыбнулся. Цимер тоже расплылся в ухмылке.
– Так точно, господин обер-лейтенант.
– Рудат достал ящик и извлек оттуда иконы вкупе с перечнем.
– Я не знал,
Цимер так и выкатил глаза.
– Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, раньше ящика тут не было!
– пролаял он, вытянувшись по стойке «смирно».
– Я вас не спрашивал, унтер-офицер! И полагаю, впредь тоже буду спрашивать не часто! Мы на фронте! А не в тыловой казарме!… Откройте дверь!
– Слушаюсь, господин обер-лейтенант!
– тявкнул Цимер.
– Слушаюсь!
Рудат собрал иконы и приветливо посмотрел на Цимера.
– Это тебе даром не пройдет, - прошипел унтер-офицер.
– Пауль Цимер тебе этого не забудет.
– Чего?
– лениво протянул Рудат. [57]
– Придержи язык! Захлопни свою вонючую пасть! Шагом марш на окопы! Шагом марш!
Но тут прогремел залп четырех минометов, и через несколько секунд на тот участок, где Цимер приказал рыть пулеметные гнезда, обрушилось сотни две мин. Блиндаж сотрясался от разрывов, все повалились на пол. Дверь сорвалась с петель, вход засыпало. При каждом вздохе в нос набивалась густая пыль. Когда взрывы стихли, послышались крики. В блиндаж вполз обер-ефрейтор Пёттер, сгреб Цимера за френч и зарычал:
– Кто послал ребят рыть укрепления? Ты? Ты? Ты?
Он швырнул Цимера на нары, опять рванул на себя, двинул ногой в пах и колотил об пол до тех пор, пока Рудат не оттащил его. Цимер, бледный и растерянный, бросился к выходу.
– Ты мне за это головой поплатишься, - с порога процедил он.
– Вон отсюда!
– ревел Пёттер.
– Вон!
Едва Цимер исчез, солдаты на плащ-палатках втащили в блиндаж два окровавленных тела. Одного вообще нельзя было узнать: ему раскроило череп и передняя половина лицом вниз лежала на груди.
– Кто это?
– спросил Рудат.
– Вумме.
– За каким дьяволом вы все это сюда приволокли?
– рявкнул Пёттер.
– Малер, пойдешь вместо Вумме к пулемету.
– Тогда его порция тоже моя, - объявил Малер и, придвинув доску с тушенкой, перед уходом намазал себе несколько бутербродов.
Ночь была ясная и тихая. Над Рыльском вставала луна. Выйдя на улицу, Рудат беспокойно покосился на нее. Он думал о Тане и о низкорослом человеке в никелевых очках, похожем на деревенского учителя-пчеловода. Спал он тревожно.
Неудачи этого дня совершенно подкосили унтер-офицера Цимера. Выбривая лоб, он с необычайной отчетливостью ощутил, что здесь дело идет о жизни или смерти, о победе или поражении. Из круглого бритвенного зеркальца на него смотрел мученик с окровавленной бровью, с осунувшимся от боли лицом, ибо в паху вздулся солидный желвак. Мученик служения благородному солдатскому долгу, отринутый всеми, даже начальством, непризнанный, униженный, но не сломленный. Он твердо решил покончить с вонючей пакостью вроде Рудата и Пёттера, и вообще, пора навести порядок: от взвода за версту несет антисолдатским духом, чего стоят хотя бы все эти шарфы, которые рядовые носят вместо подворотничков. «Ну, времена!
– думал Цимер.
– Кадровый германский унтер-офицер вынужден утаивать от командира батальона преступление, жертвой которого он стал, утаивать только потому, что у него нет свидетелей. Не война, а паршивая авантюра! Вот они, причины сталинградского поражения! Неудивительно, что мировое еврейство поднимает голову. Но ничего, я вас, голубчики, отправлю в штрафную роту!»