Шрифт:
Оригинал:Kipphardt Heinar. Der Мann des Tages und andere Erzahlungen.
– Munchen: Bertelsman Verlag, 1977
Перевод с немецкого М. Федорова
Аннотация издательства: Хайнар Кипхардт ( Heinar Kipphardt, род, в 1922 г.) - немецкий драматург, писатель (ФРГ), доктор психологии. Автор более десяти драматических произведений, наиболее известны из них пьесы «Собака генерала» («Der Hund des Generals», 1962), «Дело Роберта Оппенгеймера» («In Sachen.J. Robert Oppenheimer», 1964). Первый роман X. Кипхардта «Мерц» («Marz»), вышедший в 1976 г., был удостоен премии г. Бремена. За телефильм по этому роману писатель отмечен «Призом Италии». Предлагаемая вниманию
– Кого я вижу! Рудат! Спец по нужникам! Неужто до сих пор пор тебя земля носит?!
Столь достопамятной фразой унтер-офицер Цимер, впервые за долгие годы самоотверженной казарменной службы прибывший в мае 1943 года на фронт, приветствовал своего экс-новобранца Рудата, столкнувшись с ним в окопе на тихих позициях у реки Сейм.
На этом боевом рубеже закрепились в начале мая остатки 88-й пехотной дивизии, которые, несмотря на кровавые мозоли и кровавый понос, доблестно выдержали славное зимнее отступление доблестной 2-й армии. Полное поражение под Воронежем, под Курском еще того хуже - сдохнешь и поминай как звали, под Касаблановкой{1} немного воспрянули духом, получив свиную тушенку и прослушав знаменитую речь рейхсмаршала, в которой были такие слова: «Путник, если ты придешь в Сталинград, скажи, что ты видел павших по велению закона». Фраза, как видите, классическая, произнесена хладнокровно и очень к месту, если учесть, что высокий боевой дух нужнее всего там, где уцелело мало танков и солдат.
Кстати, здесь и тех и других осталось так мало, что армейское командование и речи не заводило о 88-й пехотной дивизии, а не долго думая, сформировало из остатков этой и других дивизий новую, 327-ю, и срочно запросило из Берлина пополнение. Причем, конечно, не столько из-за малочисленности боевого состава, сколько ради поднятия боевого духа: солдаты, казалось, просто-напросто израсходовали его, как мясное или табачное довольствие. По мнению штабных, не хватало в первую очередь унтер-офицеров, каковые должны были бы завернуть гайки и поднять дисциплину. Явления деморализации обусловлены слишком долгим пребыванием на фронте, а значит, шлифовка необходима. Вот почему унтер-офицер Цимер нежданно-негаданно получил предписание выехать на Восточный фронт. [49]
Унтер-офицер Цимер, дока по части «двойной головы»{2}, был родом из Вестфалии - края краснозема, верности и животноводства. Превыше всего он ставил долг и не выносил расхлябанности. Требовал порядка, послушания и серьезности. В целом чуждый душевных переживаний, он мог впасть в меланхолию, если из-под пилотки новобранца торчали вихры, ибо считал, что в прическе раскрывается душа солдата. Медленно шагая вдоль шеренги и обозревая в лупу затылки, он контролировал души. Рекруты, поглощенные только мыслями о собственной стрижке, неподвижно глазели в пустоту, в этот-то момент Цимер и прибегал к своему излюбленному трюку: внезапно хватал за задницу первого попавшегося солдата, дабы проверить, соответствует ли напряженность мускулатуры уставу. Если да, он давал команду на перекур. Милостиво позволял угостить себя сигарой и упивался созерцанием редкостного усердия, с каким новобранцы подносили ему огонь. В такие минуты он ощущал гармонию миропорядка, принимал подарки и склонялся к мысли, что человечество способно исправиться. Иное дело, когда попадалась вялая мускулатура. Тогда его охватывало горькое сознание тщеты всех усилий поднять человека из животного прасостояния до настоящего солдата.
«Вы что, думаете, что солдат, точно какой-нибудь скотник иди подручный пекаря, может увильнуть от повиновения там, где командир не в состоянии его проконтролировать? Думаете, устав - это развлечение вроде детективного романа или баловства с девками, а? Нет, тупицы вы безмозглые, устав есть устав! А ну, приседания на-а-чать!»
Говорил он так не по злобе, а по соображениям служебного долга. Это видно хотя бы из того, что он заставлял делать приседания не проштрафившегося новобранца, а всех остальных. Прием педагогически очень эффективный и сопряженный с двумя преимуществами. Во-первых, тем самым было создано упражнение в повиновении, причем весьма трудное, ибо именно в силу кажущейся бессмысленности и несправедливости оно полностью отвечало нормам воинской дисциплины. Во-вторых, оно крепило благородные принципы солдатской дружбы, ибо уже через четверть часа поголовно все проникались горячим стремлением выбить виноватому зубы, и заметьте, унтер-офицер, которому устав воспрещал распускать руки, был тут совершенно ни при чем. Начальству бить рекрутов незачем, для этого существуют друзья-солдаты.
Практикуя это упражнение, унтер-офицер Цимер мог спокойно выжидать, пока какой-нибудь рохля
Стоя на старом макете танка, Цимер наблюдал, как новобранцы во всех деталях воспроизводят ход знаменитой битвы на Мазурских болотах. Когда он расстегивал шинель, его внушительная фигура определенно смахивала на Гинденбурга. Цимер знал об этом сходстве и втайне им гордился. Он даже стригся ежиком и копировал квадратный лоб своего кумира, ежедневно выбривая отрастающие волосы в соответствии с портретом генерал-фельдмаршала. В результате долгих тренировок подпись его тоже стала по-гинденбурговски выразительной и размашисто-уверенной, придавая реестрам и постовым ведомостям, которые он подписывал, некую значительность.
Мазурская битва возле канав, за которой Цимер следил со своего комfндирского танка, протекала на удивленье примитивно и сводилась в основном к тому, что новобранцы, изображая стремительное отступление русских, ползком перебирались по грязи с одного ската канавы [50] на другой, то и дело поворачивая, когда Цимер кричал: «Артобстрел с фронта!» или: «Артобстрел с тыла!» На радость девчонкам из столовки. Заканчивалась битва, только когда рекруты были уже не в силах взобраться вверх по крутому откосу или, во всяком случае, притворялись, что не могут этого сделать, и, тяжело дыша, оставались лежать в грязи. Тогда Цимер давал команду построиться и с высоты танка обозревал унылую шеренгу, воняющую грязью и кухонными отбросами, каковые столовая в нарушение всех приказов сливала в канаву.
– Думаете, раз потыкались мордой в прокисшую лапшу, так я не вижу, что у вас за мыслишки? Думаете, службе конец и через час каждый получит здоровенную порцию жратвы и накачается пивом? Нет, ошибаетесь, через час Пауль Цимер устроит вам бал-маскарад. Форма одежды парадная. Разойдись!
Рекруты вопили «ура!» и мчались к казарме занять очередь в умывалку. Ведь кранов не хватало, и опоздавший до конца дня, в течение всего личного времени, будет служить объектом воспитания кружка любителей «двойной головы», основанного Цимером. Ему придется таскать ящики с пивом, сигареты, бутылки можжевеловой, копченую колбасу и, наконец, девок из столовой для рядового состава. А потом убирать помещение и чистить загаженный нужник. Затем он сервирует кофе и оплатит в задней комнате хозяина столовки небольшой счетец, если он не страдает склонностью к депрессии или самоубийству. Счет оплачивался, конечно, вопреки категорическому запрету унтер-офицера Цимера, чьи представления о чести оставались незыблемыми даже в состоянии полного опьянения.
За всю историю кружка счет не был оплачен только раз. То был загадочный случай с новобранцем Рудатом, который направил по команде жалобу на Цимера и других картежников и оставшуюся часть срока обучения провел в каталажке. Десять недель кряду двенадцать ротных унтер-офицеров, корифеев в области воспитания личности воина, делились с этим рекрутом своими профессиональными знаниями, а он так и остался непокорным и себе на уме, отказываясь выполнять любой приказ. Своим неразумием он поколебал веру Пауля Цимера в то, что всякий человек в конечном счете воспитуем, и Рудат был досрочно откомандирован на Восточный фронт, ибо Пауль Цимер не мог дольше выносить вида этой наглой ухмыляющейся рожи. И вот теперь, к своей превеликой досаде, Цимер вдруг встретил его живым-здоровым, да еще в чине старшего рядового.
Сидя на ящике с минами, Рудат уплетал песочный пирог из посылки. В пакет мать положила фотографию. Как она состарилась. В очках. Улыбается. Пишет, что теперь прилично зарабатывает шитьем, потому что всех портных призвали в армию, и копит ему на учебу. Он спрятал снимок в солдатскую книжку и расстегнул френч. Солнце уже здорово припекало. Взгляд его упал на яркую литографию на стенке окопа: голая баба в одном-единственном полосатом чулке. «Крестьянская Венера» Зеппа Хильца, любимого живописца фюрера. Красоток вроде этой солдаты развесили повсюду в тех местах, которые просматривались с русских позиций. В случае нехватки цветных картинок прибегали к самодельным рисункам, большей частью примитивным, но доходчивым. На своем берегу русские уснастили просматриваемые участки всевозможными лозунгами: «Гитлер капут!» или: «Да здравствует революция во всем мире!» Все знали, что в этих местах надо держать ухо востро: снайперы не дремлют, и на пулю обычно нарывались только новички, расположившиеся писать письма или по нужде.