Гештальт-самотерапия. Новые техники личностного роста
Шрифт:
Я поставила себе новую цель: дарить от сердца, без сожаления или не дарить совсем. Но такому невротику, как я, очень трудно узнать истинные чувства, когда он думает, что кто-то «нуждается» в его помощи. Моей первой реакцией часто является позыв отдать все. Только некоторое время спустя я понимаю, что меня эксплуатируют, и начинаю возмущаться. С помощью тяжелой работы в гештальт-самотерапии я начала меняться. Снова и снова мне приходится проживать внутренний конфликт. Одна из сторон моей личности сверхидентифицирована с человеком, который чего-то хочет от меня и полагает, что я должна дать ему то, что он хочет. Другая сторона, тоже иррациональная, возмущается контролем со стороны требующего человека. Я еще не полностью переросла этот конфликт, но хорошо осознаю его и после каждой гештальт-самотерапии
Я описала, как использовать любимого человека в качестве модели для роста. Что делать с проекциями, вашими представлениями о нем? При каждой удобной возможности используйте ваши проекции для самотерапии, потому что:
а) Иррациональные ожидания разрушают любые отношения. Если он пытается оставаться на пьедестале, притворяется тем человеком, каким вы хотите его видеть, то это значит, что вы живете с чужаком. Если он решается показать подлинного себя, вы испытываете разочарование. Когда вы после самотерапии перестаете подгонять его под свои проекции, то познаете его таким, какой он есть на самом деле. Тогда наступает время для подлинной близости.
б) Каждый раз признавая и исследуя в самотерапии собственные проекции, вы становитесь более рациональными, делаете еще один шаг к психическому здоровью.
В первые годы совместной жизни я не только любила Берни, у меня имелись на него полноценный перенос и проекции всевозможных фантазий. Я видела в нем Родителя, которого у меня никогда не было: мудрого, совершенного, никогда не ошибающегося. У меня случился приступ паники, когда я впервые заметила в нем иррациональность. Ребенок внутри меня снова оказался в прошлом вместе с родителями, которые не знали, как меня защитить. Постепенно самотерапия научила меня, что я взрослая и больше не нуждаюсь в тотальной зависимости от других людей. В течение многих лет я училась переживать в самотерапии те сферы жизни, в которых была иррациональна. Это помогло мне принять право Берни время от времени тоже бывать иррациональным.
Я хотела, чтобы Берни был сильной авторитетной фигурой, принимал все ответственные решения. Когда он спрашивал моего совета и ожидал, что я разделю с ним ответственность за принятые решения, я начинала паниковать. Ребенок внутри меня кричал и визжал от страха: «Но я же просто маленькая девочка! » К счастью, у Берни не было невротической потребности играть в игру Родитель—Ребенок, поэтому я приступила к самотерапии в надежде избавиться от собственных страхов. В детстве меня действительно покинули, оставили с незнакомыми людьми. Мне пришлось слишком рано взять на себя бремя ответственности. Когда я начала обращать внимание на испуганного Ребенка, застрявшего в прошлом, Взрослый стал крепнуть. Я смогла поставить прошлое на место, отделить его от настоящего и посмотреть на себя как на помощницу, соратницу мужа, а не ребенка.
Еще одним аспектом проекции на Берни как на Родителя был иррациональный страх его гнева. Я всегда стыдилась этого страха, поскольку он добрый, не выносящий насилия человек, совсем не склонный унижать других. Его эпизодические вспышки гнева очень коротки, а за ними всегда следует раскаяние. С помощью самотерапии я исследовала этот неадекватный страх. Сегодня я практически избавилась от него.
Бок о бок с моей фантазией о Берни как о Родителе жила совсем другая: мы оба дети, малыши, затерянные в лесу. Чтобы выжить, мы должны слушаться моего отца. В первые годы брака, после того как Берни вернулся с войны, у моего отца были совершенно определенные представления о дальнейшей карьере Берни. Он описал конкретные шаги, необходимые для нашей будущей финансовой защищенности. Берни вежливо выслушал, некоторое время попробовал следовать этому плану, а затем пошел своей дорогой, оставив в стороне совет тестя. Говоря «совет», я имею в виду ворчание и недовольство. Отец довольно быстро понял, что зять плохо поддается влиянию, поэтому занялся мной. Он спорил, доказывал, объяснял, предрекал ужасное будущее, если я не воздействую на Берни и мы не последуем его рекомендациям. Подобно испуганному Ребенку, я верила ему и неделями изводила своего бедного мужа, пытаясь заставить его быть Хорошим Ребенком и слушаться Папочку. Папочка знает лучше. Мы были обречены на безосновательные страхи, пока не перестали подчиняться требованиям. Я страдала хронической тревогой, впервые переболела крапивницей. Берни оставался спокойным и сдержанным весь период осады. В конце концов я сдалась.
Сегодня я понимаю, что он лучше отца знал, что ему было нужно делать. Позже он рассказал, насколько болезненным был для него тот период, его спокойствие было только внешним. Он знал, что я страдаю, но ему никогда не приходило в голову сдаться, чтобы угодить мне и отцу.
Десятилетиями я исследую в самотерапии свои фантазии о Берни. Постепенно туман проекций рассеивается, я вижу и ценю настоящего человека. По мере того как уходит перенос, расцветает любовь. Брак становится более значимым, наполненным смыслом, безопасным, он превращается в питательную среду, в которой два человека могут расти и быть собой.
ОФИСНЫЙ НЕВРОЗ
В своей книге «Семейный невроз» Гротьян описывает, как взрослые люди искажают восприятие своей семейной жизни. Интимность, обусловленная совместным проживанием, провоцирует у них реакции на супругов и детей как на членов исходной семьи, то есть как на родителей и сестер или братьев. Нерешенные проблемы прошлого влияют на настоящее.
Аналогичные процессы происходят и на службе. Ежедневная совместная работа превращает коллег в подобие семьи. Когда затрагиваются нерешенные скрытые проблемы прошлого, напряжение приобретает чудовищные размеры. Мы реагируем на других сотрудников иррационально: испытываем неадекватные эмоции и отыгрываем провальное поведение.
Многие из нас бессознательно принимают начальника за родителя. Задолго до самотерапии я заметила собственные иррациональные установки к людям, с которыми работала. Мой начальник, например, был жестким, но по-отечески заботливым человеком — этаким великодушным деспотом. Мистер С. знал о моем донкихотстве — в другом отделении, в котором я работала до появления в его конторе, я устраивала ссоры, чтобы отстоять справедливость, — и относился к такому моему диковинному поведению со смесью удивления, восхищения и теплоты (почти также относился к моим детским выходкам отец).
Однажды я узнала, что мистер С. весьма несправедливо обошелся с одной девушкой из нашего офиса. Я была в ужасе — шокирована и разочарована. Сработал мой старый паттерн.
В течение первых пяти лет жизни я была любимой дочерью, единственным ребенком обожающих меня родителей.
Потом на мою долю выпал страшный сюрприз: я узнала, что больше не могу рассчитывать на родительскую опеку, что их собственные потребности обладают для них большим приоритетом. Самотерапия показала, что я компульсивно раз за разом возвращаюсь к той детской травме. Каждый раз я реагирую удивлением и разочарованием, видя, как власть имеющий человек ведет себя неразумно или несправедливо. И каждый раз я отыгрывала провальный паттерн (4).
В этот раз я снова почувствовала, как закипают во мне знакомые чувства удивления и разочарования, и поспешила туда, куда побоялись бы ступить даже ангелы. С наивной самоуверенностью любимого ребенка я выступила перед мистером С. с речью, выразив удивление нехарактерной для него несправедливостью и потребовав восстановления справедливости. Я испытала шок, не получив от него привычного уважения или отеческого снисхождения. Напротив, он разозлился и пригрозил поступить со мной так же, как с моей несчастной коллегой. С того дня мистер С. стал меня игнорировать. Исчезли отеческая улыбка, подшучивания, признание. Из любимицы я превратилась в падчерицу и погрузилась в депрессию. Приятельские подбадривания сотрудников больше меня не радовали. Каждое утро мне все сложнее и сложнее было вставать и отправляться на работу. После нескольких недель переживания этой неприятности случилась настоящая трагедия: неожиданно умерла моя мачеха. Шок от ее внезапной смерти, противоречивые чувства к ней — любовь и гнев, тот факт, что я во второй раз потеряла мать, повергли меня в состояние сильного горя (см. главу «Одиночество»).