Геймер. Тетралогия
Шрифт:
Сердце матери стучало громче похоронных барабанщиков. Какое-то время она еще надеялась, что дочь зацепилась за какой-нибудь корень и ее можно будет достать, но… как ни вглядывалась Осиба в глубь пропасти, на дне ее не было заметно ничего, хотя бы смутно напоминающего голубое, цвета весеннего неба кимоно дочери. Словно духи земли похитили ее красавицу теперь уже навсегда.
Начали подниматься с земли девушки. Кто-то плакал, потирая ушибы, кто-то звал подруг.
Должно быть, Орино ударилась головой, потому что потеряла сознание, и теперь ее никак не могли привести в чувство.
— Она дышит, — сообщила заплаканная Ниоко. — Вы ведь не бросите ее здесь?
— Всех нас бросят, не видишь, что ли, в каком настроении госпожа. Должно
— Ее нет! Если бы она успела покинуть тело, она уже была бы здесь. — Прекрасное лицо Осибы не было заплаканным, но в голосе уже слышался ливень.
— Молодая госпожа вполне могла улететь за много ри отсюда. Вы помните, так уже бывало, — попытался утешить ее начальник стражи. Было заметно, что в новой потере Юкки он винит себя.
— Мама? — Орино открыла глаза и посмотрела на склоненную над ней Ниоко.
— Твоя мама далеко отсюда, в нашей деревне, а мы с госпожой едем в замок, — попыталась помочь ей подруга.
— Мама… — Орино уставилась на свои грязные руки, затем начала неуклюже ощупывать себя… — Мама, что это? Я толстая?
— Юкки-сан! — Первым опомнился начальник стражи. — Госпожа, не плачьте, маленькая госпожа жива, и она с нами!
Вторая часть
Глава 1
Зима 1637 года
В одной деревне, что близ утиного болота, жил прорицатель, которого все почитали, так как на много ли окрест он умел разгадывать сны и объяснять приметы. Тем не менее этот человек твердо решил переезжать в Эдо.
— Зачем тебе покидать край, где ты единственный предсказатель, и переселяться туда, где их пруд пруди?
— Там много предсказателей, а тут комаров, — ответил предсказатель.
Он хотел сказать, что комары мешают местным жителям спать, потому они не видят снов, и предсказатель вынужден оставаться без работы.
Зима 1637 года не радовала — солнце хоть и светило время от времени, но совсем не согревало землю, прилетевший откуда-то с промерзшего Хоккайдо ветер срывал с деревьев разноцветную листву, расточительно рассыпая ее под ногами, по утрам изо рта вырывался пар, а пожухлая трава покрывалась инеем.
А потом полили дожди — холодные дожди, немедленно превратившие дороги в непроходимую грязь и поля в болота. В такие дни любо-дорого сидеть в своем замке или доме, да хоть в охотничьей хижине, пить подогретое саке или чай, вести непринужденные беседы. Все, лето закончилось, золотая пора подходит к концу, впереди зима, а мы, мол, всех злых духов обманули, обставили, а теперь в тепле и уюте. Хорошо, чтобы рядом ласково щебетала приятная особа, чтобы шушукались между собой служанки, а по циновкам ползали малыши.
Впрочем, все это не важно. Можно без детей, и даже без женщин. Хотя без женщин особенно скучно становится именно в такие холодные унылые вечера. Можно почитать книгу, сочинить стихотворение, поиграть с кем-нибудь в облавные шашки… но все это мелочи и суета сует. А самое главное, чтобы поблизости не дай бог не оказалось христиан и особенно их неуловимого главаря — Амакуса Сиро, вот ведь хитрая бестия, вроде все его видят, общаются, следы его ног целуют, клочки одежды кладут в ладанку и носят на теле. Всем чудесный юноша являлся хотя бы раз, предупреждал о беде, лечил, деньги приносил, у всех был, но только не у него — не являлся он к человеку, который больше всех остальных его ищет. Ни разу не зашел он к Алексу Глюку. А ведь как бы славно вышло, один добрый удар меча — и нет больше харизматичного лидера, без которого «возмущенные» массы и не подумали бы вякать. Сидели бы себе тихо и мирно, страдая по мере своего христианского терпения, бог терпел и нам велел.
Конечно, рано или поздно, так или иначе, восстание вспыхнуло бы, но вряд ли где-нибудь еще оно имело бы предпосылки перерасти в настоящую трагедию. Впрочем, какой смысл теперь переживать. Согласно притащенным из будущего документам, восстание должно начаться буквально через десять дней, а именно 17 декабря 1637 года. Ал вздохнул, собираясь с мыслями.
Вот ведь как получается, вроде почти что все время знал эту информацию, годами жил с ней, мечтал вывезти семью в Европу. Жил, жил, да и сжился. И теперь буквально накануне грандиозной заварушки его семья до сих пор в Японии, а он, старый дурак, мечется по всем островам богини Аматэрасу в наивной надежде если не отыскать Амакуса, то хотя бы обнаружить пропавших неведомо куда Кима и Юкки. С потерей старого приятеля Ал до сих пор не сумел свыкнуться, уж слишком любил жизнь старый игровик. Да и сколько его можно было провожать на тот свет, в то время как тот непременно возвращался пред светлые очи Ала. Обновленный, молодой, с новыми возможностями и средствами. И вот бессмертный Ким пропал словно навсегда.
«Да нет, — оборвал сам себя Ал. — Не такой Ким человек, чтобы позволить укокошить себя столь глупым способом. Прорвемся. Слышишь, старый черт, или, возможно, не старый уже. Возможно, и молодой. Прорвемся. Отыщу тебя, и тогда вместе».
Фудзико в сопровождении своих придворных дам вышла проводить мужа. Хорошо хоть внучку не взяла, только дай этим бабам волю, непременно заморят или заморозят младенца. А вот Ичиро — этого на веревке не удержишь, вот и теперь, знать, кружится возле самураев со своими маленькими мечами, словно тоже в поход собрался. Шустрый, толковый пацан — внучек Ала. С ранних лет оружие в руках держит любо-дорого. Только охотой, любимым баловством дедушки, брезгует, особливо псовой, помнит, видать, как года два назад один из самураев отца вдруг, то ли озорства ради, то ли перепутав с какой-то лесной живностью, пристрелил любимую собаку мальчика. Хотя озорство — это вряд ли… собака сына дайме приметная была — крупная, пушистая, бледно-желтая с рыжими подпалами. Малыш с ней только что в одной будке не спал. Провинившегося самурая на суде, Минору учиненном, по всей форме допрашивали и после казнили. Да только Ичиро после этого уже собак не заводил и к отцовским близко не подходил. Вот такая история.
Подолы кимоно женщин забрызганы жидкой грязью, у жены так вообще весь низ набряк холодной водой.
— Шла бы ты в помещение, ну что, в самом деле, за церемонии, как будто в первый раз из дома отлучаюсь, — ласково пожурил Ал благоверную. Двор вокруг замка не был вымощен камнем, как давно уже хотел сделать Алекс, дорожки, аккуратные садики, все это находилось теперь под водой, а еще совсем недавно крошечное озерцо расплылось, подточив и осыпав аккуратные берега. Напрасно ежедневно самураи пытались засыпать лужи песком, те все равно появлялись. Мостить же двор не решались, так как в случае осады замка произрастающие здесь растения пошли бы на корм лошадям.
— Да уж мы как-нибудь потерпим. — Фудзико улыбалась во весь рот, то и дело цокая языком и кокетливо поднимая полу своего одеяния. По ее дождевику стекали холодные ручейки, на голове красовалась здоровенная монашеская шляпа, отчего госпожа Грюку разительно напоминала гриб.
— Только не вздумай опять подниматься на башню. — Ал погрозил жене пальцем.
На самом деле он, конечно, мог приказать, и тогда бы Фудзико не лезла наверх, не трудила больные, с вышедшими то тут, то там венами ноги, не зарабатывала одышку и сердцебиения, но и не получила бы удовольствия от осознания выполненного долга. Фудзико была достойна уважения, достойна того, чтобы все, включая странного голубоглазого мужа, соблюдали ее личное ва, считались с ее укладом и представлениями о жизни и порядке.