Гиацинтовые острова
Шрифт:
Трескообразный трескообразному тоже рознь: все они разные, хотя и трескообразные.
Место под солнцем
Гигантская акула занимает пятнадцать метров под солнцем. Китовая акула занимает двадцать метров под солнцем. А Карликовая акулка — меньше четверти метра, как будто она не акула, а карась, простите за выражение!
Но зато, когда солнца нет, Китовой акулы не видно. И Гигантской акулы не видно. А кто виден? Карликовая акулка.
Потому что она светится.
Вот
Очень важно занимать место не собой, а своим светом. Тогда и места всем хватит, и солнца всем хватит, и не будет того, что, говоря откровенно, пока еще нередко случается среди акул.
КАК ЧЕРЕПАХА ЭМИДА И БАБОЧКА ПОДЕНКА ВСТРЕЧАЛИ НОВЫЙ ГОД
Черепаха Эмида и бабочка Поденка встречали Новый год. Время для встречи было выбрано наугад: часов у Эмиды с Поденкой не было, да и календаря, честно говоря, тоже. Они не держали календарей, чтобы, с одной стороны (со стороны бабочки), не видеть, как быстро время летит, а с другой (со стороны черепахи), не замечать, как оно ползет медленно.
Но Новый год встретить надо. Хоть и не по календарю. Старый любит, чтоб его провожали, Новый любит, чтоб его встречали, — такие они, наши годы, каждому, как говорится, свое.
Бабочка и черепаха сидели под елкой, которая, в сущности, была не елкой, а настоящим фруктовым деревом, являясь, таким образом, одновременно и елкой, и накрытым столом, без которого не обойтись при встрече Нового года. И тут же, под елкой (для смеха можно сказать — под столом), стоял у них медведь Губач, приглашенный ими в качестве Деда Мороза. Хотя никакого мороза в ту пору, признаться, не было, кроме разве что этого Деда, который стоял в своей шубе, словно вокруг него и вправду трещал мороз, и переминался с ноги на ногу, говоря, что ему пора в спячку, потому что Новый год он, видите ли, встречает в спячке.
— Так вы уже встречали Новый год? — взволнованно спросила бабочка Поденка. Она еще никогда невстречала Нового года и, возможно, никогда не встретит, потому что — вы не заметили? — время очень быстро летит.
Черепаха Эмида покачала головой и вздохнула, как вздыхала уже двести лет при упоминании о том, что время летит слишком быстро.
— Эх, — зевнул медведь Губач, — помню, в позапрошлый Новый год — эх, и была у меня спячка! Все вокруг лежали — ни рукой, ни ногой. Очухались, когда Новый год давно прошел. Голова болит, кости ломит. Эх!.. Вот была спячка!
Справедливости ради нужно сказать, что у медведя Губача каждый день спячка. Он отсыпается после бурной ночи и при этом так громко храпит, что если бы, кроме него, кто-нибудь захотел днем соснуть, то Губач тут же разбудил бы его своим храпом.
— Я этого не люблю, — возразила медведю черепаха Эмида. — Я повеселиться люблю,
— А как вы любите? — заинтересовалась бабочка Поденка, которой любой опыт был в самый раз, потому что она никогда не встречала Нового года.
— Я люблю посидеть, поговорить. Закусить, провожая старый год, и закусить, встречая новый. Попеть, как это положено. — И черепаха запела давным-давно рассохшимся голосом давным-давно непетый романс, перевирая слова на свой черепаший лад: — «Как много прожито, как мало пережито!»
— А у меня наоборот, — сказала бабочка Поденка. — Прожито мало, а уж пережито, пережито… Не жизнь, а сплошные переживания. Вчера полетела на свет — чуть не сгорела. Позавчера полетела на свет — чуть не сгорела.
— Не надо летать на свет, — сказала черепаха Эмида.
— Как же не летать? Неужели жить в темноте?
— Я двести лет живу в темноте, — сказала черепаха Эмида. — Когда всюду светло — и я при свете. Когда всюду темно — и я в темноте. А чтоб я сама летела… — Черепаха запнулась на слове «летела». — Поэтому, милая, я живу двести лет.
— Мне пора в спячку, — сказал медведь Губач.
— Успеешь в свою спячку, — отмахнулась от него черепаха Эмида. — Новый год все-таки. Видишь, мы веселимся? И ты с нами повеселись.
— Повеселись с нами, пожалуйста, — попросила бабочка Поденка.
— Разве ж это веселье? — усомнился медведь Губач. — Я понимаю, когда все лежат…
— Ты лучше закуси, — черепаха показала, как этоделается. — И поговори. Потом опять закуси. И опять поговори. А то спой. — Черепаха подперла голову и запела, по-своему перевирая слова: — «Спокойны, как волны, дни нашей жизни, мы знаем, что с нами случится впереди…»
— Как же это можно — не лететь на свет? — недоумевала бабочка Поденка.
— А зачем лететь? Раз темно, значит, так и надо. Ночь для того и ночь, чтоб было темно.
— Хочется, чтоб был день, — вздохнула бабочка Поденка.
— Быстрая какая. Сначала поживи с мое…
— Я бы пожила. Но у меня, наверно, не получится.
— Конечно, если всю жизнь трепыхать крыльями.
— А ты не трепыхай, не трепыхай. Жить живи, но не трепыхайся.
— Ой, смотрите! — встрепенулась бабочка. — Огонь!
— Костер где-то разложили, — пояснила черепаха. — Или пожар. Раскладывают, раскладывают, не поймешь, что раскладывают — костер или пожар.
— Я полечу посмотрю, — сказала бабочка.
— А тебе-то что? Горит и горит. Сиди, веселись: Новый год все-таки.
— Как же это? Там горит, а я здесь сижу… Нет, я так не могу…
И она полетела.
— Полетела, — сказала черепаха Эмида. — А куда полетела — на пожар или на костер?.. И чего эти бабочки летают? Не сидится им на месте, не ползается. Потому и не жильцы они на нашей земле: Новый год — и тот встретить не успевают, вечно у них пожар.
— Я никогда не видел пожара, — сказал медведь Губач, всхрапнув от огорчения.