Гибель адмирала Канариса
Шрифт:
В гостиной их ждало двое мужчин, приблизительно того же возраста, что и адмирал. Одного из них, Франка Брефта, Шелленберг уже однажды встречал в обществе Канариса; второго же, полковника Крингера, представленного хозяином в качестве дальнего родственника своей жены Эрики, урожденной Ваага, дочери пфорцхаймского фабриканта Карла Вааги, даже не успел разглядеть. Зато он сразу же уловил: оба офицера поняли, что появление здесь эсэсовского генерала — не случайность, и смотрели на него с откровенной враждебностью. Они были вооружены, и Шелленберг не сомневался, что, пожелай Канарис бежать, эти двое, не задумываясь, помогли бы ему вырваться из его рук. Только теперь он убедился, что идти арестовывать бывшего шефа абвера, не позаботившись о более надежном конвое, было с его стороны нерассудительно.
— Извините, господа, но придется попросить вас оставить меня наедине с господином бригадефюрером, — довольно сухо проговорил Канарис, обращаясь к своим гостям.
— Если вы так решили… — многозначительно молвил Брефт, все еще держа правую руку в кармане брюк, в котором лежал пистолет со взведенным курком.
— Собственно, мы и так собирались откланяться, господин адмирал, — поддержал фрегаттен-капитана полковник Крингер. — Извините, что отняли у вас столько драгоценного времени, отвлекая по пустякам.
— Напротив, ваше присутствие скрасило почти два часа моего ожидания.
И все трое присутствующих поняли, о каком ожидании ведет сейчас речь Канарис.
Оба офицера с тоскливой грустью взглянули на него, затем на Шелленберга, подтянулись, откланялись и с нервной поспешностью удалились.
— Неужели вы покинете нас, господа?! — вполголоса изумилась Амита, подаваясь вслед за ними. — Оставлять своего адмирала в такое время!
«А ведь если бы арестовывать адмирала прибыл кто-либо из чинов гестапо, — подумал Шелленберг, — эти господа оказались бы за решеткой вместе с ним».
— Слово флотского офицера, что никакого отношения к теме нашего разговора эти двое не имеют, — безупречно вычитал его мысли Канарис, опасаясь, как бы их присутствие не было зафиксировано в рапорте об аресте.
— Что воспринимается мною безо всякого сомнения, адмирал.
— То есть я хотел сказать, что этих господ вообще не было при… нашей встрече, — не решился Канарис употребить слово «арест».
— Естественно. Именно на этом я и хотел заострить ваше внимание.
Усадив бригадефюрера за стоящий посреди кабинета большой овальный стол, за которым он только что блаженствовал вместе с гостями за бутылкой французского коньяка, Канарис поставил перед ним чистую рюмку и наполнил ее благородным напитком. Но затем, окинув взглядом стол и гостиную, предложил Шелленбергу перейти в кабинет, где, как ему показалось, разговор будет выглядеть доверительнее. Бригадефюрер покорно последовал за ним.
— За наши встречи, бригадефюрер, — произнес Канарис, как только их рюмки и тарелка с бутербродами оказались теперь на небольшом приставном столике, — независимо от того, где, когда и при каких обстоятельствах они происходят.
— Наслаждайтесь, адмирал, — произнес Шелленберг, однако к рюмке своей даже не прикоснулся. Он иронично взглянул на адмирала, затем на предложенный ему напиток и, как-то странно хмыкнув, словно говоря ему: «У вас еще хватает наивности пить за эту нашу встречу?» — едва заметно покачал головой.
Поняв, что бригадефюрер попросту проигнорировал его тост и его угощение, Канарис слегка прозрел и сразу же протрезвел.
— Как это ни странно, мне почему-то всегда казалось, что в день моего ареста сюда прибудете именно вы, Шелленберг.
— Вы всегда отличались особой прозорливостью, адмирал, — явно льстил ему бригадефюрер.
— Увы, не всегда. Если бы я в самом деле обладал таким даром, многого из того, что постигло меня в последние годы, можно было бы избежать.
— Порой мы боимся собственных пророчеств, поэтому стараемся не верить им.
— «Мы боимся собственных пророчеств», — задумчиво повторил Канарис. — Прекрасно сказано. А главное, как раз обо мне.
— Это обо всех нас, адмирал. Надпись на наших гербах и гробах.
— В то же время признаюсь, что менее всего мне хотелось, чтобы эта миссия выпала на вашу долю, — мрачно молвил адмирал, усаживаясь напротив шефа службы внешней разведки СД.
— Мне же было бы неприятно, адмирал, если бы по этим старинным коврам топтались огрубевшие от работы в подвалах гестапо парни Мюллера. Сие было бы недостойно ни вас, ни этого сурового рыцарского гнезда, — и он обвел рукой довольно скромно, чтобы не сказать убого, меблированный и оформленный зал. [45]
45
Все источники сведений о Вильгельме Канарисе свидетельствуют, что жила семья адмирала Канариса более чем скромно.
— Польщен, бригадефюрер, польщен.
— Правда, мне очень не хотелось оказаться в роли жандарма, поэтому я пытался отказаться от выполнения этого задания.
— С вашей стороны это было крайне неосмотрительно, бригадефюрер. Не забывайте, что теперь у вас врагов не меньше, чем у меня.
— Этот ваш тезис почти не поддается оспариванию. Причем после нынешнего… после нынешней акции, — исправился бригадефюрер, так и не решившись вымолвить слово «ареста», — врагов у меня станет значительно больше, чем можно было предположить.
— После нынешней — да, — не стал щадить его Канарис. — Это уж как водится. Если я верно понимаю ситуацию, прибыли вы сюда по приказу «гестаповского мельника»?
— Это нетрудно было вычислить, адмирал. Однако замечу, что Мюллер не решился бы проявлять подобную резвость, не имей он официального распоряжения о вашем аресте, подписанного хотя бы Кальтенбруннером. Если не самим Гиммлером. Вот почему я не вправе был отказаться от выполнения его приказа.
— Если к тому же учесть, что Мюллер был бы рад спровоцировать ваше неподчинение, — рассудительно смаковал хмельной напиток адмирал. Он ясно понимал, что истекают последние минуты его пребывания в своем доме, последние минуты свободы.
— Таковы свойства его характера и мировосприятия, — пожал плечами Шелленберг, прокручивая ножку рюмки между тонкими пальцами.
— Не доставьте ему наслаждения подвергнуть вас аресту, бригадефюрер.
— Постараюсь. — Шелленбергу нравилось, что Канарис попытался войти в его положение.
— Могу я задать один очень важный для меня вопрос?
Вальтер перевел взгляд туда же, куда смотрел сейчас и Канарис, — на дверь. Они оба понимали, что вопрос, который прозвучит сейчас, барон фон Фёлькерсам слышать не должен.