Гибель адмирала Канариса
Шрифт:
— Мы постараемся. Если дом окажется «чистым», это сразу же облегчило бы его участь. Я несколько раз звонил туда, однако трубку никто не поднимал. В крайнем случае у вас тоже, очевидно, найдется какое-то логово.
— Нужно подумать, — отрубил Канарис, подумав о том, как мудро он поступил, отказавшись во время последней встречи от предложения Франка-Субмарины. — А пока что прошу к столу, самое время отобедать.
— Весьма великодушно с вашей стороны, господин адмирал, — признал барон, первым направляясь к одному из кресел.
28
Адмирал вызвал наверх Амиту, попросил приготовить закуску, а сам принялся разливать коньяк. Несмотря на прозвучавшее приглашение, Брефт садился за стол с видом незваного гостя, которого уже однажды изгоняли из этого дома и который появился, чтобы и впредь оставаться обузой для хозяев.
Бывший шеф абвера заметил это и благодушно успокоил:
— В конце концов, вы могли бы и не уходить отсюда, Брефт. Но вы уверяли, что владеете надежным пристанищем.
— И даже предлагал его вам. Счастье, что вы не клюнули на эту приманку.
— Ну-ну, так уж и приманку.
— Но ведь вы же решили бы, что это я заманил вас в ловушку.
— О вас я бы такого подумать не смог, Брефт.
— Смогли бы, адмирал, смогли.
— … И потом, эти ваши испанские воспоминания… Которые, признаюсь, тронули меня. Уж они-то, надеюсь, не плод ваших фантазий?
— Согласен, теперь трудно доверять «кому-либо, трудно и опасно полагаться даже на самых проверенных.
— И все же есть круг людей, которым я и впредь намерен доверять, — молвил Канарис.
— В таком случае должны поверить и в правдивость моих «испанских воспоминаний», как вы изволили выразиться, адмирал.
Они вопросительно скрестили взгляды и тотчас же отвели их. Полковник ожидал, что кто-то из двоих прояснит, что имеется в виду под этими «испанскими воспоминаниями» Брефта, но, поняв, что разъяснений не последует, напомнил хозяину о тосте.
— Вы правы, полковник, самое время выпить за Германию и за людей, достойных этой великой страны, заложившей основы европейской цивилизации.
Они выпили, потом все трое несколько минут молча, сосредоточенно жевали бутерброды с маслом и колбасой. Время от времени Канарис ловил на себе взгляды обоих гостей и понимал, что они ждут от него каких-то очень веских слов, ждут решения. Но какого именно? О побеге из страны? И какого совета? Как спасаться от слежки людей Мюллера? Как подхватить штандарт неудавшегося заговора, чтобы, объединив вокруг себя всех, кто еще уцелел от репрессий, вновь повести их на рейхсканцелярию и главную полевую ставку фюрера «Вольфшанце»?
Но адмирал был не готов к подобной жертвенности. Как не был готов и никогда раньше. Он, человек, в течение почти девяти лет возглавлявший армейскую разведку, в чьем подчинении находилась мощная агентурная сеть, а следовательно, все возможности выходить на контакт с западными союзниками, — всегда рассматривался буйными головами из гитлеровской оппозиции как один из возможных лидеров заговора и переворота. Иное дело, что он так ни разу и не проявил себя ни в чем таком, что хоть в какой-то степени могло бы оправдать эти надежды.
— Господа, — сипловато прокашлялся Крингер. — Мы тут заговорили о доверии. Так вот, полагаю, что за этим столом собрались люди, которые, невзирая ни на какие провалы антигитлеровской оппозиции, по-прежнему могут доверять друг другу. — Он проницательно смерил взглядом Канариса и Брефта. Те отмолчались, но это было молчание единомышленников. Именно так полковник Альберт Крингер и истолковал его. — Бек, Гёппнер, Остер, Шуленбург, многие другие деятели Сопротивления пали в этой борьбе. Но мы-то с вами — те, кто начинал борьбу за освобождение Германии от Гитлера еще в 1938-м, — еще живы. Если помните, адмирал, лично я был среди тех, кто в марте 1938-го провожал Карла Герделера в Париж, [37] а затем и в Лондон…
37
Карл Герделер (1884–1945) — доктор права, обер-бургомистр Лейпцига и рейхскомиссар по ценообразованию. Видный участник движения сопротивления. Использовался участниками оппозиции в качестве парламентера в переговорах с представителями французского и английского правительств, в ходе которых, однако, никаких успехов не достиг.
— Уверен, что Герделер войдет в историю как самый бездарный дипломат всех времен и народов, — Брефт закурил английскую сигару и, откинувшись на спинку кресла, уставился в потолок.
— Почему вы так решили? — сдержанно поинтересовался Канарис.
— Потому что обе его поездки в Париж, как и в Лондон, закончились совершеннейшим непониманием его собеседниками того, кто он, какие люди стоят за ним, с какой миссией он прибыл и что предлагает.
— Вы уверены в этом?
— Герделер — это дичайший случай.
— Вы несправедливы, Брефт, — возразил Крингер. — Возможно, ему не все давалось, но он искренне старался.
— Такого понятия — «старался» — дипломатия не признает. Ей известны: «успех» или «провал». И ничего, кроме этого.
— Есть еще состояние длительных сложных переговоров, которые у дипломатов так и именуются — «переговорный процесс», — заметил полковник.
— К тому же, — поддержал его Канарис, — в непонимании следует винить не только Герделера, но и его собеседников. Что он мог поделать, если, вместо того чтобы посоветовать своему шефу немедленно предпринять конкретные меры, советник британского министра иностранных дел сэр Ванситтарт обвинил Герделера… в измене родине! Ведь это же бред какой-то: к нему, рискуя жизнью, прибыл представитель германского Сопротивления, которого в Лондоне должны были воспринимать как тайного союзника, представляющего высокопоставленный круг антигитлеровски настроенных военных и политиков… А сэр Ванситтарт обвиняет этого гонца в измене рейху!
— Все зависит от того, на каком языке говорить с этими чертовыми англичанами, — не сдавался Франк-Субмарина. — Например, мой личный опыт…
— Не все, Брефт, не все зависит только от этого, — нетерпеливо прервал его Канарис. — Язык, на котором с британцами пытались толковать фон Кляйст-Шменцин, [38] а затем и промышленник Ханс Бем-Теттельбах, тоже оказались недостаточно понятными по ту сторону Ла-Манша.
— Кое-что слышал об их попытках, поэтому не оспариваю.
38
Эвальд фон Кляйст-Шменцин (1890–1945). В 1929–1933 гг. возглавлял движение «Главное объединение консерваторов». После прихода к власти Гитлера долгое время держался в тени, отсиживаясь в своем поместье в Померании, затем присоединился к заговорщикам.