Гибель дракона
Шрифт:
Да, Римота почти не знал Чы Де-эне, человека с быстрыми черными глазами, и, глядя вслед ушедшим, мог ли он предполагать, что это прощание будет их последней встречей?
Пока есть жизнь, живет и надежда.
Калитка была приоткрыта, и Лиза, сидя на крылечке, смотрела на пустынную улицу с полицейским на перекрестке. Но вряд ли она, погруженная в свои тревожные мысли, видела что-либо. Только одно было у нее на уме: какой ответ принесет Миша? Скорее бы! «Скорее!» — шептала Лиза. Уж будь что будет, но она, хотя и страшно без согласия отца, все равно никому-никому не отдаст Михаила. Все равно они будут вместе. Убегут на Родину — ищи тогда,
— Лизонька, я решил... — Михаил с отчаянной смелостью взглянул ей в лицо, — решил обойтись без отцовского согласия.
Лиза смотрела на него со страхом.
— Решил уйти из дома и проситься в советское подданство, — Михаил замолчал.
— Ну? А он-то что?
— Рассердился и... — Михаил передохнул. — Тогда я повернулся и ушел. Больше я туда никогда не пойду!
Лиза заплакала, закрыв лицо платком. В комнату вошел Федор Григорьевич.
— Не согласился? — спросил он, исподлобья глядя на Михаила.
— Нет, — Михаил опустил голову. — Я ушел из дома.
Федор Григорьевич сел к столу, положил на чистую скатерть мозолистые руки, все в ссадинах.
— Ну вот тебе, Миша, мой совет, — Федор Григорьевич пошевелил пальцами. — Переходи в советское подданство и... женитесь. Нечего канитель тянуть. Я против счастья Лизы не пойду. Но... До того, как перейдешь в советское подданство, о женитьбе говорить не будем.
Лиза легко и радостно перевела дыхание.
— Да я... — Михаил задохнулся. — Я завтра же! Завтра пойду к консулу! — он схватил руки Лизы и сжал их. Девушка ахнула. Федор Григорьевич засмеялся и вышел в сени: у него много забот...
Спать Михаила положили в сенях, на сдвинутых скамейках. Лиза отдала ему свое одеяло и подушку. Михаил отказывался, она настаивала, а Федор Григорьевич, слушая, как они уговаривают друг друга, улыбался и покусывал ус. Эх, молодежь!.. Вот и он с Машей, стройной да тоненькой, пришел когда-то на это место. На себе возили доски, сами штукатурили стены, спали под навесом из старья — тянулись, тянулись к собственному дому... Умерла веселая Маша, разлетелись сыновья... И живы ли? Вот и последняя — тоже уйдет. Отпускать ли? Может, лучше увезти ее в Россию? Дело молодое, забудется. Ой ли? — остановил себя Федор Григорьевич. — Разве такое забывается? Забыл бы он Машу?.. Вот с Мишкой неладно. Ну да бог милостив. Не всегда же старик Зотов злобиться будет.
Федор Григорьевич незаметно уснул и не слышал возбужденного шепота молодых, не видел их горячо сплетенных рук.
Разбудил Федора Григорьевича требовательный стук в дверь.
— Кто тут? — тревожно откликнулся Михаил. — Отпирай! — зло кричали за дверью.
Ковров узнал голос русского околоточного — «новосела» из казаков, пришедших в Хайлар вместе с Семеновым. Федор Григорьевич встал, накинул на плечи старенькое пальтишко и не успел зажечь лампу, как в комнату ворвались четверо: трое солдат-японцев и околоточный — ехидный старикашка с шашкой в потрепанных ножнах на боку. На новые ножны он вот уже двадцать лет собирал деньги с жителей.
— Спишь, земляк? — спросил он, поставив на стол зажженный фонарь. — Я к тебе по делу, — и засмеялся.
Сердце Коврова сжалось. Что еще? Он вспомнил письма сыновей. Нет, ничего в них не было такого, за что можно приводить японцев.
— Ты не пужайся, — продолжал околоточный посмеиваясь, — до тебя еще черед не дошел... Лизавета дома?
Федор Григорьевич бессильно опустился на сундук. В дверях, отгороженный штыком японца, стоял бледный Михаил.
Околоточный кивнул, и два солдата распахнули дверь в комнатушку Лизы. Она сидела на кровати одетая. Японцы схватили ее и поволокли к двери. Лиза не упиралась, не кричала, а только безумно расширенными глазами смотрела на отца, на Михаила. Старик поднялся, но сейчас же ему в грудь уперся штык. Федор Григорьевич, не чувствуя боли, рванулся. Раздирая кожу, штык вонзился в тело. Оттолкнув винтовку, Федор Григорьевич кинулся к Лизе, но удар по голове опрокинул его навзничь. Потом показалась черная точка. Она ширилась, росла, затмевала свет. От второго удара Ковров потерял сознание.
Очнулся он уже утром. Около постели сидел Михаил. Он тяжело дышал, сгустки крови запеклись в волосах. Кожа на лбу была рассечена и кровоточила.
— Где Лиза? — задыхаясь, спросил старик. Резко закололо в груди. Он застонал. Михаил, ничего не отвечая, глухо зарыдал, припав вздрагивающей головой к худым коленям старика.
Солнце вставало ясное. Утро было безоблачным. Чистое небо сияло прозрачной голубизной. Светлый луч дошел до разбитой чашки, осветив хрупкую фигуру японки, нарисованную на темном фоне горы и изумрудной зелени бамбука. Старик закрыл глаза. Ему было больно смотреть на мир. Медленно поднявшись с кровати, не отвечая на тревожные вопросы Михаила, Федор Григорьевич, шатаясь, прошел в передний угол. Едва не упав, он достал из-за божницы сверток. Обессилев, грузно опустился на скамью. Кружилась голова. Надсадно стучало в висках. Медленно развернув бумаги, Федор Григорьевич достал паспорт и в первый раз за много лет, прошедших со смерти жены, сам того не замечая, заплакал.
Майор Сгибнев встретил комиссара и начальника штаба, опередивших полк, возле одинокого белого валуна. Узнав, что «пока все в порядке», майор сообщил: начальник штаба армии определил место привала здесь и дал маршрут полку. Теперь известно, куда идти. Он задумчиво смотрел на лежавшую перед ним карту, где, перерезая синие змейки ручейков, голубые пятна болот и коричневые полосы сопок, вилась ярко-красная линия предстоящего пути полка.
Из-за дальней сопки показался автомобиль и вскоре остановился возле валуна. Плотников, придерживая битком набитую полевую сумку, вылез из кабины и подошел к командиру.
— Анализ сделан, товарищ майор. Результат положительный. Крысы, — он понизил голос и оглянулся на пустынные сопки, — заражены содоку.
— Чем, чем? — переспросил майор, сдвигая брови.
— Со-до-ку, — повторил Плотников по слогам. — Есть такая болезнь в Японии. Редкая болезнь. Лекарство я получил. На дневке начнем вливания. — Было видно, Плотников очень устал и взволнован. — Я не ожидал этого, товарищ майор, — продолжал он, краснея. — Откровенно говоря, не поверил вам сразу... тогда... А вот видите... — даже шея его стала багровой.
— Соберите политруков, товарищ комиссар, — поднялся майор. — Пусть проведут разъяснительные беседы.
— Есть.
Больше о содоку они не говорили.
Колонна полка втягивалась в падь, зажатую крутыми склонами сопок. Впереди вспыхнули золотистые лучи. Дрожа, они змейками пробежали по небу и исчезли. Потом показались снова и слились в ровный, ослепительный полукруг. Глядя на просыпавшуюся степь, солдаты повеселели. На склонах сопок голубели заросли крупных колокольчиков, по сторонам дороги, одинокими часовыми, высился розовый репейник, а в падях, на привольных лугах, раскинулись желто-белые поляны ромашек. Темнели бугорки торбаганьих нор со светлыми пучками прошлогодних ковылей. У обочины дороги, прячась под широкими листьями лопухов, белели нежные душистые гвоздики, кое-где, словно искорки, мелькали звездочки горицвета.