Гибель дракона

Кожевников Николай Павлович

— Английский знаешь?

— Сроду ни слова.

— А мой голос можно узнать в записи?

— Сделаю любой тембр, какой прикажете. Комар носа не подточит, ваше превосходительство.

Настю, жену радиста, послали по магазинам. По записке Семенова ей подобрали чемодан, очень похожий на пропавший. Только не было двойного дна. Этот недостаток быстро ликвидировали: Василий был отличный мастер на такие дела, даже советские деньги печатал в подвальчике — с разрешения и одобрения японских властей.

Атаман проговорил больше двух часов, даже

охрип и кружилась голова. Когда ленты были уложены, он собрался уходить, все еще проклиная в душе рикшу и подозревая в нем советского разведчика.

У дверей его остановила Настя. Прижимаясь к нему полной грудью, жарко шепнула:

— Когда приходить-то?..

Но тут хлопнула дверь, вышел Василий. Настя, будто не заметила его, продолжала шептать, придерживая Семенова за рукав плаща:

— Вы осторожней с рикшей-то. Это ведь сын китайчишки нашего... Огородника Ли Чана. Его на жертвенные работы забрали, да выпустили, видно...

— Ты знаешь точно? — прогремел атаман.

— Да господи, — закрестилась Настя, — да разве я слепая? Слава богу, пять лет рядом жили... Этот Ван Юшка-то до японцев все время с коммунистами якшался. Мне ли не знать!..

Василий ушел в комнату — его ждали дела. Ему не терпелось послушать валики запасного аппарата. Что такое наговаривал атаман?..

Точно в назначенное время герр Клюге встретился с Семеновым и получил чемодан из рук в руки.

54

Когда Федор Григорьевич узнал об аресте Ли Чана, он совсем сник. Работа валилась из рук, не было сил держать топор. Отдохнув, он отправился проведать семью своего друга. Опираясь на палку, тихонько шел он краем поселка, где жались одна к другой полуразвалившиеся фанзы китайцев-огородников.

Подходя к фанзе Ли Чана, он услышал всхлипывания. Дети плакали тихонько и, видимо, очень давно. Низко пригнувшись, Федор Григорьевич шагнул через порог фанзы и остановился, не видя ничего в сумерках. Ребята притихли.

— Ходи к столу, дядя Федья, — послышался слабый голос Лин-тай, жены Вана, — тихонько ходи. Склизко.

Ощупью добравшись до стола — доски, положенной одним концом на кан, закрытый рваным одеялом, другим на колышек, вбитый в земляной пол, Федор Григорьевич присел на сбитую из жердей узенькую лавочку, жалобно треснувшую под тяжестью его тела. Теперь он увидел чумазые лица худосочных ребятишек и жену Вана, которую помнил красивой, бойкой девушкой.

Стены черны от копоти. Низко нависла соломенная крыша с отверстием для дыма. Крошечное окно затянуто тусклой промасленной бумагой, которая почти не пропускает света. Тяжелый запах отбросов прочно прижился в фанзе. Федор Григорьевич кашлянул и осторожно переступил ногами, заметив, что попал в грязь.

— Как живешь-то, Лин? — из одного только приличия спросил Ковров, поглядывая на изможденное лицо женщины, лежавшей на краю кана. Щеки Лин были бледны, губы обескровлены, жили только одни глаза, черные и блестящие.

— Поди-ка, дядя, конец пришел, — тихо сказала Лин-тай и закрыла глаза. Сразу лицо ее поблекло. Федор Григорьевич даже приподнялся, но женщина, слабо пошевелившись, продолжала. — Деда японец уводил. Ребятишки кушай нет. Ничего нет. Огород поливай не могу. Поди-ка, пришел конец, дядя... Ван пропади. Я пропади. Ребятишки пропади, — слезы блеснули на глазах.

«Какие у нее были глаза! — вспомнил Федор Григорьевич. — Лучистые, задорные... И румянец во всю щеку...»

— Ты, Лин, не падай духом-то, — нарочито бодро заговорил он. — Проживешь. Чего-нибудь придумаем. Эх, ты, живая душа!

А сам соображал, как бы на последние три иены купить продуктов, принести дров — срезки у него есть. Недели две, глядишь, протянут, а там еще что-нибудь придумаем. «Налог за воду не заплатил... Ну и пес с ним!»

— Ты лежи, Лин. Сейчас я чего-нибудь принесу.

— Мне-то не надо, дядя, — ответила женщина, — ребятишкам помирай рано. Жить им надо. Совсем маленькие, — она говорила, а слезы катились по щекам, и не было сил поднять руку, чтобы вытереть их.

— За что старика-то? — глухо спросил Федор Григорьевич, подходя к двери.

— Япон говорит, Ван Ю убегай... Срок не отработал, а убегай.

— Ван Ю? — поразился Ковров. Он шагнул к женщине и, поскользнувшись, чуть не упал.

— Склизко... — сочувственно улыбнулась Лин-тай. — Убирай не могу.

— Все сделаем! — заспешил к выходу Федор Григорьевич. — Сейчас, мигом. Ты не падай, не падай духом! Наладим!

Едва Федор Григорьевич захлопнул скрипнувшую дверь, больше похожую на плохую калитку, в фанзе вновь раздался плач ребятишек. «Отдохнули! — горько усмехнулся старик, торопливо шагая на другой конец поселка, в лавку. — Гляди ты, Ван Ю сбежал. Вот молодец! Ну, парень. Голова!»

Старику впервые после ареста Лизы нашлось о ком заботиться. Даже как будто и усталость прошла. О том, что его могут арестовать вместе с семьей Вана, Федор Григорьевич старался не думать, хотя знал: японцы берут всех, связанных с близкими преступника.

55

Лин-тай задремала. Сон был тяжелый и беспокойный. Ей снились какие-то безликие люди, они старательно клали ей на грудь громадные камни. Лин-тай задыхалась, стонала и просыпалась, покрытая холодным липким потом. Но стоило ей задремать, как сон почти в точности повторялся, нагоняя ужас.

Скрипнула дверь. Кто-то тяжело переступил порог, кашлянул.

— Дядя Федья? — спросила Лин-тай, все еще находясь во власти дремоты.

— Вонища! — послышался хриплый голос. — Заходите!

Лин-тай приподнялась, с трудом села. По ее лицу скользнул яркий луч света, обшарил уснувших ребятишек и снова вернулся к ней.

— Вставай, красотка! — хмыкнул околоточный. — Пришел твой черед грехи замаливать. — И видя, что женщина, ослепленная лучом света, не шевелится, крикнул. — Кому говорю! Будя валяться, не барыня! В тюрьме отлежишься. Там обиходють!..