Гибель дракона
Шрифт:
— Пошли? — нетерпеливо позвал Камалов.
Циндап вскочил на ноги и, принюхиваясь, пошел вдоль границы, удаляясь от домика японской заставы.
— Куда? — тревожно спросил Камалов.
— Ветер. Собаки, — коротко ответил Циндап и прибавил шагу. Невдалеке от кордона пришлось залечь в зарослях шиповника, ожидая, пока подтянутся солдаты.
Одна за другой набегали из степи теплые, ароматные волны, действительно похожие на вздохи. Запахи чебреца, полыни, шиповника, дурман-травы, нежный, еле ощутимый аромат колокольчиков, гвоздики
Мягко шуршали травы, приглушенно звучали голоса ночных птиц, в невидимом небе висели желтые звезды.
— Ветер, слышишь? — шепнул монгол. — Идти надо.
Камалов не слышал.
— Палец, палец возьми! — Циндап сунул палец в рот и поднял его над головой, Камалов проделал то же. — Ветер, видишь?
— Вижу. — Камалов почувствовал, как мокрый палец стал холодеть с одной стороны.
— Можно двигаться, — сказал командир роты.
— Пойдем по-тиху... животом пойдем. — Циндап скользнул в густые заросли травы, перевитые у корней прошлогодними сухими будыльями. «Вот пошел животом! — восхищенно подумал Камалов, стараясь не отстать от монгола. — За ним верхом не успеешь».
С запада все ощутимее тянуло холодным ветром, тучи затягивали небо, гася звезды.
Ван Ю не отходил от Карпова.
— Как думаешь, товарищ, — жадно спрашивал он, — сегодня дойдем до моста?
— Дойдем! — уверял его Карпов, тревожно следя за стрелкой, приближавшейся к часу. Кордон должен быть взят в час без четверти. Еще пять минут... Пять минут! Невидимая грань времени делила вчера и завтра. Пять минут — триста ударов сердца, и изменятся обычные понятия о жизни и смерти... Карпов вгляделся в темную колонну машин.
«Да, жертвы будут. Может быть, и он... а так не хотелось бы. Ольга...» — Карпов прерывисто вздохнул и поправил кобуру. А сотни тысяч жизней, отданные прежде за него и за Ольгу? За то, чтобы они сейчас вот дышали, думали друг о друге, мечтали о счастье, берегли будущее...
— Как думаешь, товарищ, — осторожно трогая Карпова за локоть, в десятый раз обратился со своим вопросом Ван Ю, — дойдем?
— Дойдем.
— Скорее надо ходить! — Руки Вана дрожали. — Сколько народа нынче ночью, пока мы ждем, побьет японец, товарищ! Ты не знаешь.
Внезапно ветер налетел бурными порывами. Недалеко блеснула извилистая полоса молнии, и трескучий раскат грома прокатился над головами. Упали первые тяжелые капли дождя.
Шоферы торопливо надевали на колеса автомашин приготовленные цепи.
Рядом остановился саперный батальон. Где-то залязгали гусеницы танков и смолкли.
Оставалось всего две минуты.
— Скоро, товарищ? — Ван Ю стоял перед Карповым.
— Совсем скоро... Увидишь ракету — пойдем.
Секундная стрелка обегала последний круг.
До оккупации Маньчжурии японцами Чанчунь был обыкновенным провинциальным городком. Японцы преобразовали его в столицу Маньчжоу-Го: до основания снесли старые кварталы, расчистили площадки и выстроили современного типа здания. В них расположились министерства, сам император, многочисленные японские советники, а главное — штаб Квантунской армии. Доступ в этот район китайцам был запрещен. Они ютились на окраинах, в дымных и грязных фанзах. Чтобы искоренить все китайское, японцы переименовали Чанчунь в Синь-цзин — «Новая столица».
В эту ночь над Чанчунем разразилась гроза. Проливной дождь залил асфальт улиц бурными потоками. Генерал Ямада задержался в штабе: он не любил сырости. Годы клонились к закату. «Седьмой десяток — это не юность», — усмехаясь, шутил он. Последнее время его очень тревожил ход войны на Тихом океане. К тому же, министр намекал: возможно выступление России. Но, откровенно говоря, Ямада не особенно верил в это. Развязать войну в Маньчжурии, где стоит под ружьем около миллиона отборнейших солдат! И это России — стране, только что закончившей такую кровопролитную войну. Ямада скептически пожимал плечами. Но приказ об усилении гарнизонов на границе с Россией выполнял точно. Он был солдат и приказ чтил свято.
Кабинет командующего, залитый мягким рассеянным светом, в этот вечер казался особенно уютным. После грозы воздух был необыкновенно чист и прохладен. Ямада с наслаждением закурил сигару и потянулся.
Бесшумно ступая по ковру, подошел адъютант и подал пакет. Лицо адъютанта никогда прежде не бывало таким бледным. Ямада удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Неторопливо разрезав конверт, он достал плотный лист бумаги и, отведя руку с сигарой в сторону, чтобы не мешал дым, начал читать.
Военный министр, не комментируя, пересылал ему ноту Советского правительства. Реденькие брови Ямады нахмурились. Старчески бледные губы слегка раскрылись, обнажая стертые пожелтевшие зубы.
«После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны... Верное своему союзническому долгу, Советское правительство...»
Ямада торопливо перевернул лист, и дымящаяся сигара с легким стуком упала на пушистый ковер. Ямада схватил бумагу обеими руками.
«...заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией».
Комната покачнулась. Адъютант, разбрызгивая, подал стакан воды и затоптал тлеющий ковер. В кабинете запахло жженой шерстью. Ямада отвел руку адъютанта и потер виски.
— Какое сегодня число?
— Девятое августа, господин командующий. Два ноль-ноль.
— Во Владивостоке?
— Два тридцать.
«Почти три часа девятого августа по местному времени. — Ямада злобно оскалил зубы. — А наступления русских нет! Можно еще многое предпринять!»