Гибель гигантов
Шрифт:
— Постараюсь к полуночи подойти, — сказал Фиц.
Кофе был горький, зато сон как рукой сняло. Он дал Жини золотой английский соверен. Это была щедрая плата, к тому же в такие времена золото ценилось намного выше бумажных денег. Прощаясь, Фиц поцеловал ее, и она к нему прильнула.
— Ты ведь придешь, правда? — спросила она.
Он почувствовал жалость. Ее мир рушился, и она не знала, что делать. Ему хотелось защитить ее, пообещать, что он о ней позаботится — но это было бы нечестно. У него беременная жена, и если Би расстроится, она может потерять ребенка. Да и вздумай он связать свою жизнь с французской проституткой — он стал бы для всех посмешищем, даже если бы и не был женат. В конце концов, таких, как Жини — миллионы. И всем, кто еще жив, страшно.
— Я очень постараюсь, — сказал он и освободился из ее объятий.
Его синий «Кадиллак» стоял на обочине. К капоту был прикреплен маленький флажок Великобритании. Личных машин на улицах было очень мало, и почти все с флажками — французским триколором или флажком Красного креста, показывающим, что машина используется для военных нужд.
Чтобы переправить сюда машину из Лондона, потребовались связи Фица и даже взятки, но он был рад, что добился своего. Каждый день ему нужно было разъезжать между английским и французским штабами, и это была большая удача, что Фицу не требовалось выпрашивать во временное пользование машину или лошадь у армий, и так находившихся в тяжелом положении.
Он завел двигатель. Машин на дорогах почти не было. Один раз пришлось остановиться, пропуская большое стадо овец, которое гнали через город, по-видимому, на Восточный вокзал, а там — поездом на фронт, кормить войска.
Его заинтересовало воззвание на стене Бурбонского дворца — должно быть, только что наклеенное, — вокруг которого собралась небольшая толпа. Он остановил машину и присоединился к читающим:
АРМИЯ ПАРИЖА!
ЖИТЕЛИ ПАРИЖА!
Фиц взглянул в самый низ и увидел, что воззвание подписано генералом Галлиени, начальником военной администрации города. Галлиени был жестким человеком, солдатом старой закалки. Его вернули из отставки. Он был знаменит тем, что не разрешал сидеть на собраниях: он считал, что стоя люди быстрее принимают решения.
Воззвание было немногословным:
Члены правительства республики оставили Париж, чтобы дать новый стимул обороне государства.
Как! Не может быть! Правительство бежало! Последние несколько дней ходили слухи, что кабинет министров будет перемещен в Бордо, но политики колебались, не желая оставлять столицу. И то, что это все же случилось, — очень плохой знак.
Фиц продолжил чтение:
Я наделен полномочиями руководить защитой Парижа от захватчиков.
Значит, сдаваться Париж не собирается. Город будет сражаться. Прекрасно! Вне всякого сомнения, это в интересах Великобритании. Если столица падет, врага заставят дорого заплатить за эту победу.
И свой долг я буду исполнять до конца.
Фиц не мог не улыбнуться. Слава богу, еще остались старые солдаты.
Люди вокруг были во власти смешанных чувств. Одни восхищались Галлиени: это воин, говорили они, он не отдаст Париж врагу. Другие смотрели на создавшееся положение более реалистично.
— Правительство нас бросило, — сказала одна женщина, — это значит, что не сегодня-завтра здесь будут немцы.
Человек с портфелем сообщил, что отправил жену с детьми к брату в деревню. Хорошо одетая женщина сказала, что у нее в кладовке припасено тридцать килограммов сушеных бобов.
Фиц понимал, что от активного участия Англии сейчас зависит очень многое.
Он поехал дальше, и его не покидало чувство нависшей угрозы.
Войдя в вестибюль своей любимой гостиницы «Риц», он направился к телефонной кабинке. Позвонил в посольство Великобритании и оставил послу сообщение о воззвании Галлиени — на тот случай, если до улицы Фобур-Сент-Оноре новости еще не дошли.
Выйдя из кабинки, чуть не столкнулся с помощником сэра Джона, полковником Хервеем. Тот взглянул на его смокинг и сказал:
— Майор Фицгерберт! Это что за вид?!
— Доброе утро, полковник, — сказал Фиц, демонстративно не отвечая на вопрос. И так было ясно, что он только что вернулся.
— Девять часов утра, к вашему сведению! Вы, верно, забыли, что мы на войне?
— Сэр, у вас для меня поручение? — невозмутимо осведомился Фиц.
Хервей был хамом и ненавидел людей, которых не мог запугать.
— Не смейте дерзить, майор! — сказал он. — У нас и так забот хватает, а тут еще проверка из Лондона, чтоб им пусто было!
— Лорд Китченер — военный министр, — заметил Фиц, приподняв бровь.
— Политики не должны указывать нам, как воевать! Но их взбаламутил кто-то наверху… — Хервей взглянул на Фица с подозрением, но не рискнул его озвучить.
— Вряд ли вас должно удивлять внимание военного министерства, — сказал Фиц. — Войска отдыхают десять дней, а враг у ворот!
— Люди измучены!
— За эти десять дней война уже могла закончиться. Зачем мы здесь, если не для защиты Парижа?
— Китченер вызвал к себе сэра Джона как раз в день решающей битвы! — взревел Хервей.
— И мне показалось, что сэр Джон не слишком торопился возвращаться к своим войскам, — парировал Фиц. — Вечером я видел его здесь, в «Рице», он обедал.
Он понимал, что ведет себя вызывающе, но не мог сдержаться.
— Прочь с дороги! — рявкнул Хервей.
Фиц повернулся на каблуках и пошел наверх.
Он вовсе не так спокойно относился к происходящему, как хотел показать. Ничто на свете не заставило бы его заискивать перед идиотами вроде Хервея, но военная карьера имела для него большое значение. Ему была невыносима мысль, что люди будут говорить: «Ему далеко до отца!» От Хервея армии было мало толку, потому что все свое время и силы он тратил на проталкивание любимчиков и устранение соперников, но именно поэтому он мог разрушить карьеру тех, у кого были другие цели, — например, победить в войне.