Гибель гигантов
Шрифт:
— Прекрасно, — сказал он. — Но, возможно, графиня захочет заново решить, кого где можно разместить. Ее мнение может перемениться.
Уильямс перевернула страницу:
— Вот список необходимой временной прислуги: шесть девушек на кухню, чистить овощи и мыть посуду; двое мужчин с чистыми руками прислуживать во время еды; еще три горничные и трое мальчишек — чистить обувь и зажигать свечи.
— У вас есть предложения, где их взять?
— Да, конечно, милорд, я составила список местных, которые работали здесь раньше, а если будет недостаточно, мы попросим их посоветовать еще кого-то.
— Только смотрите, чтобы среди них не было социалистов, — озабоченно сказал Фиц. — Они могут начать доказывать королю, что капитализм — это зло. С валлийцами никогда не знаешь, чего ждать.
— Конечно, милорд.
— А как с провизией?
Она перевернула следующую страницу.
— Вот список продуктов, составленный по опыту прошлых приемов.
Фиц взглянул: сто буханок хлеба, двадцать дюжин яиц, десять галлонов сливок, сто фунтов грудинки, пятьдесят стоунов картофеля… Ему стало скучно.
— Не подождать ли с этим? Пусть меню утверждает графиня.
— Только все это придется заказывать в Кардиффе, — ответила Уильямс. — Лавки в Эйбрауэне не справятся с такими большими заказами. И даже в Кардифф придется сообщить заранее, чтобы в нужный день у них всего хватило.
Хорошо, что этим занимается она, подумал Фиц. Она умеет строить планы — редкое качество.
— Вот бы мне в полк кого-то вроде вас, — сказал он.
— Я не могу носить хаки, мне не идет, — задорно ответила она.
Дворецкий посмотрел на нее с возмущением.
— Ну-ну, Уильямс, не наглейте!
— Прошу прощения, мистер Пил.
Фиц сообразил, что сам виноват, — заговорил в шутливом тоне. Впрочем, его не рассердил ее ответ. Вообще говоря, она ему нравилась.
Пил сказал:
— Тут кое-какие соображения от поварихи насчет меню, милорд. — Он передал Фицу немного запачканный листок, исписанный старательным детским почерком. — Правда, для весенней ягнятины еще рановато, но в Кардиффе можно заказать сколько угодно свежей рыбы.
— Получится как на ноябрьском приеме, когда мы приезжали охотиться, — сказал Фиц. — С другой стороны, в этот раз лучше не пробовать ничего нового, а повторить старые, проверенные блюда.
— Ваша правда, милорд.
— Теперь о винах. — Он встал. — Идемте вниз.
Пил, казалось, удивился. Граф не часто спускался в подвал.
У Фица в глубине души зародилось побуждение, осознать которое он не желал. Поколебавшись, он сказал:
— Уильямс, идите с нами, будете записывать.
Дворецкий распахнул дверь, Фиц вышел из библиотеки и спустился по задней лестнице. Кухня и рабочие помещения слуг были в полуподвале, и правила поведения здесь были другие: когда они проходили, служанки, приветствуя своего господина, делали реверанс, а мальчишки-коридорные прикладывали руку ко лбу.
Под помещениями слуг находился подвал. Пил открыл дверь и произнес:
— Если позволите, я пойду первым.
Фиц кивнул. Пил чиркнул спичкой и зажег свечи в настенном светильнике, потом спустился вниз по лестнице и зажег свечи в другом светильнике.
У Фица был скромный подвал, около двенадцати тысяч бутылок, большую часть закладывали еще отец и дед. Предпочтение отдавали шампанскому, портвейну и рейнвейну, в меньших количествах присутствовали красное бордоское и белое бургундское. Фиц не был ценителем вин, но любил этот подвал, потому что он напоминал об отце. «Винному подвалу нужен порядок, предусмотрительность и хороший вкус, — любил говорить отец. — Именно благодаря этим качествам Британия и обрела величие».
Конечно, Фиц желал подать королю самое лучшее, но сначала требовалось на чем-то остановить выбор. Шампанское марки «Перье-Жуэ», самое дорогое, но какого года? Старое шампанское, двадцати или тридцати лет выдержки, менее игристое и более ароматное, зато в молодом шампанском есть изысканная жизнерадостность. Он взял наугад бутылку со стеллажа. Она была вся в пыли и паутине. Он вынул из нагрудного кармана белый льняной платок и протер этикетку, но в тусклом свете не видел дату. Показал бутылку Пилу, тот надел очки.
— Тысяча восемьсот пятьдесят седьмой, — сказал дворецкий.
— Надо же! А ведь я его помню! — сказал Фиц. — Это было первое вино, которое я попробовал, — и, наверное, самое лучшее.
Он заметил, что служанка тоже, стоя совсем рядом с ним, смотрела на бутылку, которая была на много лет старше нее. В смятении он почувствовал, что от ее близости у него перехватило дыхание.
— Боюсь, что для пятьдесят седьмого года лучшие времена, скорее всего, уже прошли, — сказал Пил. — Не позволите ли предложить вашему вниманию тысяча восемьсот девяносто второй?
Фиц посмотрел на другую бутылку, поколебался — и принял решение.
— При этом освещении мне труднее читать, — сказал он. — Пил, принесите лупу!
Пил поднялся по каменным ступеням.
Фиц взглянул на Уильямс. Он чувствовал, что сделает сейчас какую-нибудь глупость, но остановиться не мог.
— Вы очень хорошенькая, — сказал он.
— Благодарю вас, милорд.
Из-под чепца служанки выбивались темные кудри. Он коснулся их рукой. Он знал, что пожалеет об этом.
— Вы когда-нибудь слышали о droit de seigneur? [4] — Его голос стал хрипловатым.
— Я валлийка, а не француженка, — ответила она, дерзко подняв подбородок, что, он успел заметить, было для нее привычным движением.
Его рука двинулась от волос к шее, а взгляд встретился с ее взглядом. Она смотрела смело и уверенно. Но что это значило — хотела ли она, чтобы он шел дальше? Или готовилась устроить сцену?
Он услышал на подвальной лестнице тяжелые шаги. Это возвращался Пил. Фиц отодвинулся от служанки.
4
«Право господина» («право первой ночи»; фр.).