Гибель гигантов
Шрифт:
— Крестьяне убили моего шурина, князя Андрея, и его супругу.
— Приношу вам глубокие соболезнования.
— В то время мы с Би как раз были там, и нам едва удалось спастись.
— Да, я слышал.
— Жители деревни завладели его землями — это большое поместье, сейчас по праву принадлежащее моему сыну. Однако новый режим узаконил это воровство.
— Боюсь, что так. Первое, что сделал Ленин — провел декрет о земле.
— Надо отдать ему должное, — сказала Мод, — Ленин также ввел восьмичасовой рабочий день и всеобщее бесплатное образование.
Фиц рассердился. Какая бестактность со стороны Мод! Совершенно не подходящий момент, чтобы защищать Ленина.
Но Черчилль оказался достойным противником.
— А также декрет о печати, — парировал он, — который запрещает газеты тех, кто выступает против правительства. Вот вам и свобода слова как ее понимают социалисты.
— Законное право моего сына — не единственная причина, и даже не главная причина, почему меня это беспокоит, — сказал Фиц. — Если большевикам сойдет с рук то, что они устроили в России, то куда дальше? Валлийские шахтеры считают, что уголь, залегающий в недрах земли, не принадлежит тому, кто владеет этой землей. А в субботний вечер из многих пабов Уэльса доносится песня «Красный флаг».
— Режим большевиков следует задушить в колыбели, — сказал Черчилль. Он задумался и снова повторил: — Задушить в колыбели.
Выражение ему явно понравилось.
Фиц сдержал раздражение. Иногда Уинстон воображал, что разработал политику — когда ему случалось всего-то найти чеканную формулировку.
— Но мы же ничего не делаем! — сказал Фиц с досадой.
Прозвучал гонг, подавая всем знак, что пора переодеваться к обеду. Фиц не настаивал на продолжении разговора: у них впереди были выходные.
По дороге он вспомнил, что, вопреки обыкновению, Малыша во время чая в утреннюю гостиную не приводили. И прежде чем идти к себе, по длинному коридору направился в детское крыло дома.
Малышу было три года и три месяца, и это был не младенец и даже не карапуз, а уже мальчик, разговорчивый и подвижный, с такими же голубыми глазами и светлыми кудрями, как у Би. Он сидел у камина, завернутый в одеяло, и симпатичная молодая няня Джонс читала ему книжку. Законный владелец тысяч миль российских земель сосал большой палец. Он не вскочил и не бросился к Фицу, как обычно.
— Что такое с Малышом? — спросил Фиц.
— У него болит живот, милорд.
Няня Джонс немного напоминала Фицу Этель Уильямс, но была не так сообразительна.
— Можно поконкретнее? — недовольно спросил Фиц. — Что у него с животом?
— Жидкий стул.
— С чего бы?
— Не знаю, милорд. В туалете поезда было не очень чисто…
Теперь виноватым становился Фиц, ведь это он потащил семью в Уэльс на этот прием. Он сдержал вертевшееся на языке ругательство.
— Врача вызвали?
— Доктор Мортимер уже едет.
Фиц сказал себе, что не стоит нервничать. Дети постоянно подхватывают всякие пустяковые инфекции. Сколько раз у него самого в детстве было расстройство! Но случалось, что от кишечных инфекций дети умирали.
Он подошел к дивану и, опустившись на колени, посмотрел сыну в лицо.
— Ну, как поживает мой маленький солдат?
— Сру без конца, — апатично ответил Малыш.
Должно быть, он услышал эту вульгарную фразу от слуг. И даже в том, как он ее произнес, был легкий намек на валлийский акцент. Но Фиц решил не поднимать сейчас шум по этому поводу.
— Скоро приедет доктор и даст лекарство, — сказал он. — Тебе сразу станет лучше.
— Я не хочу принимать ванну.
— Я полагаю, сегодня можно обойтись без ванны, — сказал Фиц, вставая. — Когда приедет врач, пошлите за мной, — обратился он к няне. — Я хочу сам с ним поговорить.
— Обязательно, милорд.
Он вышел из детской и направился в гардеробную. Слуга уже приготовил вечерний костюм: сорочку с алмазными запонками для воротника и манжет, в кармане фрака — белоснежный льняной платок, в туфлях из лакированной кожи — шелковые носки.
Прежде чем переодеться, он зашел в комнату к Би.
Она была на девятом месяце беременности.
Когда она ждала появления на свет Малыша, он не видел ее в этом состоянии. Фиц уехал во Францию, а вернулся уже после рождения сына. Раньше ему не доводилось наблюдать, как растет живот беременной женщины, удивляться этому впечатляющему зрелищу и возможности тела меняться и растягиваться.
Она сидела перед туалетным столиком, не глядя в зеркало, откинувшись назад, разведя ноги и положив руки на живот, бледная, с закрытыми глазами.
— Никак не могу принять удобную позу, — пожаловалась она. — Хоть стоя, хоть сидя, даже лежа — все равно больно.
— Тебе надо бы пойти в детскую, посмотреть на Малыша.
— Пойду, когда силы будут! — отрезала она. — Не надо было мне ехать в эту глушь! Да и это тоже: в таком состоянии — и хозяйка на приеме!
Фиц понимал, что она права.
— Но нам нужна помощь этих людей в борьбе с большевиками!
— А у Малыша по-прежнему болит живот?
— Да. Доктор скоро приедет.
— Пошли его и ко мне, раз уж он будет здесь… Хотя вряд ли от сельского доктора будет толк…
— Я скажу слугам. Ты не спустишься к обеду?
— Да как же я спущусь, когда мне плохо!
— Я всего лишь спросил. Во главе стола может сесть Мод.
Фиц вернулся в гардеробную. Некоторые отказывались от фраков и белых галстуков и под предлогом войны надевали на обед короткие смокинги и черные галстуки. Фиц не видел здесь связи. Почему во время войны не надо одеваться как положено?