Гибель гигантов
Шрифт:
Мод плакала и о Вальтере. Ответа на ее письма не было. Она запрашивала разрешение поехать в Германию, но это было по-прежнему невозможно. Оказалось достаточно трудно добиться и выезда в Париж. Она надеялась, что Вальтер приедет сюда с немецкой делегацией, но от Германии делегации не было: побежденные страны на мирную конференцию не пригласили. Страны-победители намеревались обстоятельно проработать соглашение в своем кругу, а проигравшим представить договор на подпись.
В Париже было плохо с углем, и во всех гостиницах постояльцы мерзли. Мод остановилась в «Мажестик», где проживала английская делегация. Опасаясь французских шпионов, англичане заменили весь персонал гостиницы своими соотечественниками. Соответственно, еда была ужасной: на завтрак давали овсянку, овощи были разваренные, кофе плохой.
Закутавшись в старую, еще довоенную шубку, Мод отправилась в ресторан «Фуке» на Елисейских полях на встречу с Джонни Ремарком.
— Спасибо, что устроили мне выезд в Париж, — сказала она.
— Для вас все что угодно! Но почему вы так хотели сюда попасть?
Правду говорить она не собиралась, уж меньше всего — такому любителю посплетничать.
— Ну… чтобы походить по магазинам, — сказала она. — Я за четыре года не купила ни одного нового платья!
— Да, но здесь нечего покупать, а то, что есть, стоит целое состояние. Полторы тысячи франков за платье! Даже Фиц сказал бы, что всему есть предел. А может, у вас во Франции кавалер?
— Ах, если бы!.. Я нашла машину Фица, — сменила она тему. — Вы не знаете, где можно достать бензин?
— Попробую вам помочь.
Они заказали ланч.
— Как вы думаете, — спросила Мод, — мы действительно собираемся заставить немцев платить эти миллиардные репарации?
— В их положении спорить тяжело, — сказал Джонни. — После Франко-прусской войны они заставили Францию платить пять миллиардов франков, что Франция и делала в течение трех лет. А в марте, при подписании Брест-Литовского договора, Германия заставила большевиков пообещать шесть миллиардов марок, хотя теперь они, конечно, выплачены не будут. И все же праведное возмущение немцев выглядит фальшиво и лицемерно.
Мод не выносила, когда о немцах говорили резко. Как будто, потерпев поражение в войне, они превратились в чудовищ. А если бы мы проиграли войну, хотелось ей сказать, неужели тогда нам пришлось бы признать, что война — это наша вина, и платить за все?
— Но мы же требуем много больше! Мы говорим — двадцать четыре миллиарда фунтов, а французы чуть ли не удваивают сумму!
— С французами спорить трудно, — сказал Джонни. — Они должны нам шестьсот миллионов фунтов, а американцам еще больше. Но если мы не позволим им требовать с Германии эти репарации, они скажут, что не могут нам заплатить.
— А немцы могут заплатить то, что мы требуем?
— Нет. Мой друг Поццо Кейнс говорит, что они могли бы заплатить около одной десятой, то есть два миллиарда, и то это обескровит страну.
— Вы имеете в виду Джона Мейнарда Кейнса, кембриджского экономиста?
— Да. Мы называем его Поццо.
— Я не знала, что он один из… ваших друзей.
— Да, дорогая, — с улыбкой сказал Джонни, — и очень близкий.
Мод на миг позавидовала его жизнерадостной порочности. Она яростно заглушала собственное стремление к физической близости. Почти два года ее не касался любящий мужчина. Она чувствовала себя старой монашкой, иссохшей и морщинистой.
— Какой печальный взгляд! — От внимания Джонни мало что могло укрыться. — Надеюсь, вы не влюблены в Поццо?
Она рассмеялась и вновь перевела разговор на политику:
— Но если мы знаем, что немцы не могут заплатить, почему Ллойд Джордж настаивает?
— Я сам его спрашивал об этом. Я довольно хорошо с ним знаком еще с тех пор, когда он был министром вооружения. Он говорит, воевавшие стороны кончат тем, что сами оплатят свои долги и никто из тех, кто требует репараций, не получит ничего достойного упоминания.
— Но тогда к чему эти претензии?
— В каждой стране за войну заплатят налогоплательщики, но политик, который им это скажет, никогда не будет избран на второй срок!
Каждый день Гас ходил на заседания комиссии, готовившей документы для создания Лиги. Председательствовал сам Вудро Вильсон, и он торопился. Весь первый месяц Вильсон контролировал процесс. Он отверг программу, предложенную Францией, — там ставился на первое место вопрос репараций, а вопрос создания Лиги — на последнее, — и заявил, что в любом договоре, который он подпишет, должна фигурировать Лига.
Комиссия заседала в роскошном отеле «Крийон» на площади Согласия. В отеле были гидравлические лифты, старинные и медленные, иногда они застревали между этажами, и приходилось ждать, когда поднимется давление воды. Гас думал, что они очень похожи на европейских дипломатов, которые так любят лениво дискутировать, не приходя ни к какому решению, пока их к этому не вынуждают. Он видел, и в душе посмеивался над тем, что и лифты, и дипломаты вызывали у американского президента одинаковую реакцию: тот нервничал, сердился и нетерпеливо что-то бормотал себе под нос.
Девятнадцать членов комиссии сидели вокруг большого стола, покрытого красной скатертью, рядом сидели переводчики, шепотом переводившие особо сложные места, а помощники курсировали по комнате с папками и блокнотами. Гас заметил, что европейцев впечатлило умение его босса подстегивать ход заседаний. Некоторые считали, что на обсуждение договора уйдут месяцы, если не годы; другие утверждали, что государства никогда не достигнут консенсуса. Однако уже через десять дней они приблизились к завершению проекта договора в первом чтении.
Четырнадцатого февраля Вильсон должен был вернуться в Соединенные Штаты Америки. Вскоре он собирался снова приехать, но первую редакцию договора намерен был утвердить до отъезда, чтобы отвезти домой.
Но тут по вине французов вдруг возникло существенное препятствие: они внесли предложение о собственной армии Лиги наций.
Вильсон в отчаянии возвел очи горе.
— Это невозможно! — простонал он.
Гас знал, почему. Конгресс не допустит, чтобы американские войска находились под чьим-то еще командованием.