Гибель гигантов
Шрифт:
Французский делегат, бывший премьер-министр Леон Буржуа, доказывал, что Лигу будут игнорировать, если у нее не будет средств силой обеспечивать выполнение своих решений.
Гас разделял разочарование Вильсона. У Лиги были и иные способы воздействовать на строптивцев: дипломатия, экономические санкции и как последнее средство — специально для этого случая собранная армия, которая будет распущена, как только ее миссия будет выполнена.
Но Буржуа ответил, что ни один из этих способов не защитил бы Францию от Германии. Ни о чем другом французы думать не могли. Наверное, это вполне объяснимо, подумал Гас, но вряд ли так можно создать новый мировой порядок.
Лорд Роберт Сесил, принимавший активное участие в работе над проектом, поднял костлявый палец в знак того, что хочет говорить. Вильсон кивнул: ему нравился Сесил, оказывавший Лиге мощную поддержку. Его симпатию разделяли не все: Клемансо — французский премьер-министр — сказал как-то, что когда Сесил улыбается, он похож на китайского дракона.
— Прошу прощения за резкость, — сказал Сесил, — но французская делегация, кажется, имеет в виду, что отвергнет Лигу лишь оттого, что та может оказаться не столь сильна, как хотелось бы Франции. Прошу обратить внимание, что, говоря откровенно, в таком случае почти наверняка возникнет двусторонний союз между Великобританией и Соединенными Штатами, в результате чего Франции уже не придется выставлять никаких условий.
Гас сдержал улыбку. Так им и надо, подумал он.
Буржуа с ошарашенным видом отозвал поправку.
Вильсон бросил благодарный взгляд на Сесила.
Слова попросил японский делегат барон Макино. Вильсон кивнул и посмотрел на часы.
Макино заговорил о статье, по поводу которой уже был достигнут консенсус, — о гарантиях свободы вероисповедания. Он пожелал добавить поправку, что все страны, входящие в Лигу наций, должны относиться к гражданам других стран-участниц без расовой дискриминации.
Лицо Вильсона окаменело.
Речь Макино была выразительна даже в переводе. Разные расы сражались в войне рядом, бок о бок, подчеркивал он. Между ними установились взаимная симпатия и благодарность. Лига должна стать большой многонациональной семьей. И разумеется, мы должны относиться друг к другу одинаково, не так ли?
Гас был обеспокоен, но не удивлен. Японец говорил об этом уже неделю или две — терроризируя австралийцев и калифорнийцев, которые не хотели пускать японцев на свою территорию, и приводя в замешательство Вильсона, которому и в голову не приходило, что американские негры ему равны. Но больше всего это выбило из колеи англичан с их недемократическим доминированием над сотнями миллионов людей разных рас: уж они-то совершенно не хотели, чтобы все эти люди считали себя не хуже своих белых господ.
Вновь заговорил Сесил.
— Увы, это очень спорный вопрос, — сказал он с неподдельной печалью в голосе, которой Гас почти поверил. — Вынесение его на обсуждение уже внесло разлад в наши ряды.
По столу пронесся шепот согласия.
— Может, вместо того чтобы задерживать утверждение проекта договора, — продолжил Сесил, — лучше на некоторое время отложить обсуждение, гм, расовой дискриминации.
Премьер-министр Греции сказал:
— Тема свободы вероисповедания — очень скользкая. Я предлагаю ее пока тоже лучше оставить.
— Мое правительство, — сказал делегат от Португалии, — никогда не подписывало договор, не затрагивающий вопроса отношений с Богом.
Сесил, человек глубоко религиозный, произнес:
— Возможно, на этот раз нам всем придется изменить нашим правилам.
Его слова были встречены легкими смешками, и Вильсон с очевидным облегчением сказал:
— Если на этот счет возражений нет, давайте двигаться дальше.
На следующий день, в пятницу, Вильсон направился в Министерство иностранных дел на Ке д’Орсе, где зачитал проект договора на пленарной сессии мирной конференции в знаменитой Часовой зале, под огромной люстрой, напоминающей сталактиты в арктической пещере. В тот же вечер он отбыл в Америку. А в субботу вечером Гас пошел на танцы.
С наступлением темноты Париж превращался в место всеобщих увеселений. Питание оставалось скудным, но спиртного, похоже, было предостаточно. Молодые люди в гостиницах оставляли свои двери открытыми, чтобы к ним в любое время могла зайти какая-нибудь медсестра из «Красного креста». Об общепринятой морали, кажется, на время забыли. Люди даже не пытались скрывать свои похождения. Женоподобные мужчины перестали принимать мужественный вид. Ресторан «Ля-рю» стал лесбийским. Утверждали, будто нехватка угля — миф, сочиненный французами, чтобы все отказались от мысли проводить ночи в одиночестве.
Все стоило дорого, но деньги у Гаса были. Также у него были и другие преимущества: он знал Париж и французский язык. Он ходил на скачки в Сен-Клу, в Опера на «Богему», на сомнительный мюзикл «Пхи-Пхи». Поскольку он был приближенным президента, его постоянно куда-нибудь приглашали.
Он обнаружил, что все больше и больше времени проводит с Розой Хеллмэн. Ему приходилось быть осторожным в разговорах с ней и говорить только то, что он не возражал бы увидеть напечатанным, но привычка к скрытности у него уже дошла до автоматизма. Немного людей он встречал умнее, чем она. Она ему нравилась, но не больше. Она всегда была готова пообедать или поужинать с ним, но какой репортер отказался бы от предложения, исходящего от помощника президента? Он не мог взять ее за руку или поцеловать, прощаясь — вдруг она подумала бы, что он использует преимущества своего положения.
Он встретился с ней в «Рице», на коктейле.
— А что значит «коктейль»? — спросила она, когда он ее приглашал.
— Крепкий напиток, разведенный, чтобы к нему относились с большим уважением. Гарантирую, что они отвечают духу моды.
Роза тоже отвечала духу моды: со стрижкой каре, в шляпке-«колоколе», закрывающей уши как немецкая стальная каска. Облегающие платья и корсеты вышли из моды, и свободные складки ниспадали от плеча до ошеломляюще тонкой талии. Парадоксально, но, скрывая формы, силуэт платья заставлял Гаса думать о теле под ним. Роза накрасила губы и напудрилась — на что европейским женщинам все еще требовалась смелость.
Они взяли мартини и двинулись дальше. Проходя по длинному вестибюлю «Рица», они притягивали множество взглядов: долговязый мужчина с большой головой и его миниатюрная одноглазая спутница, он — во фраке и белом галстуке, она — в серебристо-синем шелковом платье. Сев в кэб, они отправились в «Мажестик», где проходили танцевальные вечера, которые посещали англичане.
Зал был полон. Молодые референты делегаций, журналисты со всего мира и отпущенные из окопов солдаты «джазировали» с медсестрами и машинистками. Роза научила Гаса танцевать фокстрот, потом оставила его и пошла танцевать с красивым темноглазым мужчиной из греческой делегации.