Гибель гигантов
Шрифт:
Когда Билли доедал второй бутерброд, к ним спустился дед. Несмотря на теплую погоду, он надел жилет и сюртук. Вымыв руки, сел напротив Билли.
— Напрасно ты так переживаешь, — сказал он. — Когда я в первый раз спустился в шахту, мне было десять лет. А моего отца дед принес в шахту на спине, когда ему было пять, и работали они с шести утра до семи вечера. С октября по март он вообще не видел дневного света.
— Я и не переживаю, — сказал Билли. Но это была неправда. Он обмирал от страха.
Дед просто хотел его успокоить, и потому больше не стал ничего говорить. Билли
— Вы только послушайте! — сказал отец. Сам он никогда не покупал «Мейл», газетенку правых, но иногда кто-нибудь отдавал ему свою, он приносил ее домой и читал вслух, негодуя по поводу глупости и нечестности правящего класса. — «Леди Диану Мэннерс осуждают за появление в одном и том же наряде на двух балах подряд. На балу в „Савойе“ младшая дочь герцога Ратленда победила в номинации „лучшее платье“, получив за кринолиновое платье с жестким корсетом и открытыми плечами приз — двести пятьдесят гиней». Ты, мой мальчик, столько заработаешь как минимум лет за пять, — сказал отец, взглянув на него поверх газеты, и продолжил чтение: — «Однако, надев платье на бал, который давал лорд Уинтертон, а потом на другой бал — Ф. И. Смита, — она вызвала неудовольствие ценителей. Так что напрасно говорят, что хорошего много не бывает».
Он поднял глаза от газеты.
— Не надеть ли тебе другое платье, мать? — спросил он. — Ты ведь не хочешь вызвать неудовольствие ценителей?
Мама шутку не поддержала. На ней было старое коричневое шерстяное платье, протертое на локтях и с пятнами под мышками.
— Если бы у меня было двести пятьдесят гиней, я бы выглядела получше, чем эта фифа леди Диана, — уязвленно заметила она.
— Это точно, — сказал дед. — Кара всегда была хорошенькая, вся в мать. — Маму звали Кара. Дед повернулся к Билли. — Твоя бабушка Мария Ферроне была итальянка. — Билли знал это, но дед любил снова и снова рассказывать семейные истории. — Вот почему у твоей матери такие блестящие черные волосы и чудесные темные глаза. И у твоей сестры тоже. Во всем Кардиффе не было девчонки красивее — и досталась она мне!
Он погрустнел.
— Да, было время…
Отец недовольно нахмурился, усмотрев в этих воспоминаниях намек на «похоть плоти», — но маме похвалы деда были приятны, и поставив перед ним чашку, она улыбнулась.
— Да уж, и меня, и моих сестер все считали красотками, — сказала она. — Были бы у нас деньги на шелк и кружево — мы бы показали всем этим герцогам, что такое по-настоящему красивые девчонки.
Билли было странно это слышать. Он никогда не раздумывал, красива ли его мать, — хотя, когда она собиралась в субботу вечером в церковь, на собрание прихожан, она действительно выглядела сногсшибательно, особенно в шляпке. Вполне возможно, подумал он, что когда-то она была юной хорошенькой девчонкой, но представить себе это было трудно.
— И заметьте, — сказал дед, — бабушкины родичи тоже были не дураки какие-нибудь. Мой шурин, например, сперва уголь рубил, а потом бросил это дело и открыл кафе в Тенби. Вот это жизнь — сиди себе у моря и целыми днями ничего не делай, только вари
Отец начал читать другую заметку:
— «В ходе подготовки к коронации Букингемский дворец выпустил сборник инструкций, объем которого составил двести двенадцать страниц».
Он поднял голову от газеты.
— Билли, расскажи об этом в шахте. Ребята будут рады слышать, что в столь важном деле ничего не пущено на самотек.
Билли не особенно интересовался делами королевской семьи. «Мейл» ему нравилась тем, что там печатали приключенческие рассказы про крепких парней, которые в промежутках между школьными занятиями и игрой в регби ловили изворотливых немецких шпионов. Судя по рассказам выходило, что этих шпионов полным-полно в любом городке Британии, — правда, в Эйбрауэне, как понял Билли, их, кажется, не было.
Билли встал.
— Пойду пройдусь по улице, — объявил он и вышел.
«Пройтись по улице» у них в семье означало «пойти в туалет», до которого нужно было пройти пол-улицы в сторону центра. Это было низкое кирпичное строение с крышей из гофрированного железа над глубокой ямой, с двумя отделениями: для мужчин и для женщин. В каждом было по два очка, и люди заходили туда по двое. Неизвестно, почему именно два, но все привыкли. Мужчины молча смотрели прямо перед собой, а женщины — Билли сам слышал — по-приятельски болтали. Вонь стояла невыносимая, даже для тех, кто вынужден бывать там каждый день всю свою жизнь. Билли обычно задерживал дыхание, а выйдя, жадно глотал воздух. Выгребную яму периодически чистил человек по имени Дэй-Грязюк.
Когда Билли вернулся, к своей радости, увидел за столом Этель.
— С днем рождения, Билли! — воскликнула сестра. — Я просто не могла не забежать, чтобы поцеловать тебя, прежде чем ты отправишься в шахту.
Этель было восемнадцать, и в том, что уж она-то красавица, у Билли не было никаких сомнений. Ее волосы цвета красного дерева буйно кудрявились, а темные глаза озорно сверкали. Может, мама когда-то была такой же. На Этель было простое черное платье и белый чепец горничной, и это ей очень шло.
Билли обожал сестру. Она была не только хорошенькой, но еще и веселой, умной и смелой — иногда даже отцу перечила. Она объясняла Билли такие вещи, которые он больше ни от кого бы не узнал, — про ежемесячные женские проблемы, которые называются «критические дни», и какое нарушение общественных приличий допустил англиканский викарий, которому пришлось поспешно уехать из города. Пока Этель училась, она всегда была лучшей в классе, а ее сочинение на тему «Мой город или деревня» заняло первое место в конкурсе, который проводила газета «Саус Уэльс Эко», и ее наградили касселовским атласом мира.
Она чмокнула Билли в щеку.
— Я сказала нашей экономке, миссис Джевонс, что у нас кончается вакса, и вызвалась пойти за ней в город.
Этель жила и работала в доме графа Фицгерберта, особняке Ти-Гуин, расположенном в миле от Эйбрауэна. Она вручила Билли что-то завернутое в чистую ткань.
— На, я стащила для тебя кусок пирога.
— Ух ты! Спасибо, Эт! — сказал Билли. Пироги он любил.
— Положить его тебе в тормозок? — спросила мама.