Гибель гигантов
Шрифт:
Мод тоже так считала.
— Мы можем что-нибудь сделать?
— Мне необходимо узнать, как относится к нему английское правительство.
— Постараюсь выяснить, — пообещала она, радуясь, что может сделать хоть что-то.
— Прости, я должен срочно вернуться в посольство.
Мод проводила Вальтера взглядом, жалея, что нельзя поцеловать его на прощанье.
Гости разъехались, и Мод тихонько поднялась в свою комнату.
Она разделась, легла в постель и тихо заплакала.
На следующий день Мод была приглашена на музыкальный вечер к леди Гленконнер. Ей хотелось остаться дома, но потом она подумала, что на вечере может быть кто-нибудь из министров, и она сможет узнать что-нибудь важное.
Они с тетей Гермией проехали через Грин-парк к Квин-Эннс-гейт, где жили Гленконнеры. Там Мод встретила своего доброго знакомого Джонни Ремарка из Министерства обороны. Но что намного важнее, на вечер приехал и сэр Эдвард Грей. С ним она и решила обсудить предложение Альберта Баллина.
Но прежде чем ей это удалось, заиграла музыка. Кэмпбелл Макиннес пел избранное из Генделя. Немецкий композитор, но большую часть жизни прожил в Лондоне, с горечью подумала Мод.
Пока шел концерт, она украдкой наблюдала за сэром Эдвардом. Он относился к фракции либерал-империалистов, с более консервативными и традиционными взглядами, чем у остальных. И все же она почувствовала к нему некоторую симпатию. Его никогда не считали веселым человеком, но сегодня он был особенно бледен, словно ему на плечи легли все тяготы мира — и в каком-то смысле так оно и было.
Макиннес пел превосходно, и Мод с сожалением подумала, какое удовольствие получил бы Вальтер, если бы не был так занят и смог прийти на вечер.
Как только концерт закончился, она улучила момент и подошла к господину министру иностранных дел.
— Господин Черчилль сказал мне, что обсуждал с вами слова Альберта Баллина, — начала она, и лицо Грея стало каменным. — Если мы не вступим в европейскую войну, немцы обещают не претендовать на французские территории.
— Вроде того, — холодно ответил Грей.
Было очевидно, что она затронула нежелательную тему, и по правилам этикета ей следовало немедленно ее оставить. Но она продолжала:
— Насколько я понимаю, наша главная цель — чтобы в Европе сохранилось прежнее равновесие сил, и мне показалось, что предложение господина Баллина должно нас устроить. Или я неправа?
— Вы ошибаетесь, — ответил министр. — Это предложение бесчестно.
Слова сэра Эдварда ее обескуражили. Как можно так безапелляционно отвергать предложение Баллина? И тогда она сказала:
— Не объясните ли вы глупой женщине, которая не способна во всем разобраться так быстро и хорошо, как вы, почему вы столь категоричны?
— Сделать так, как говорит Баллин, — значит открыть немцам прямую дорогу через Францию. Это соучастие и предательство.
— Кажется, я понимаю, — сказала Мод. — Это как если бы мне сказали: «Мы разграбим и сожжем дом вашего соседа, но если вы будете сидеть тихо, ваш дом не тронем». Похоже?
Грей слегка оттаял.
— Хорошее сравнение, — сказал он с улыбкой мумии. — Я сам им воспользуюсь.
— Благодарю вас, — сказала Мод. Однако разговор так ее расстроил, что она не могла этого скрыть. — Но в таком случае война становится неизбежностью!
— Боюсь что так, — ответил министр иностранных дел.
Фиц входил в палату лордов, где заседала высшая аристократия, высшее духовенство и судьи, в отличие от палаты общин, состоявшей из выборных представителей, которых называли членами парламента. Обе палаты встречались в Вестминстерском дворце, готическом здании с башней. Часы на башне называли Биг Бен, хотя Фиц имел обыкновение уточнять, что на самом деле это имя колокола под часами.
В среду 29 июля, когда Биг Бен пробил двенадцать, Фиц и Вальтер, заказав херес, сидели на террасе с видом на Темзу, от которой шел тяжелый дух. Фиц, как всегда, с удовольствием оглядывал Вестминстерский дворец: огромное здание выглядело богато и величественно, олицетворяя империю, судьба которой вершилась в его стенах. Здание выглядело так, словно могло простоять тысячу лет — но сколько лет отпущено Британской империи? Фиц содрогнулся, вспоминая, какие опасности ей угрожают: профсоюзы, призывающие чернь к восстанию, бастующие шахтеры, немецкий кайзер, лейбористы, ирландцы, воинствующие феминистки… даже его собственная сестра.
Однако он ни словом не обмолвился о своих мрачных мыслях, тем более что его спутник был иностранец.
— Это здание напоминает огромный клуб, — сказал он непринужденно. — Здесь есть бары, рестораны и отличная библиотека. И всякий сброд туда не пускают… — Мимо прошел член парламента от лейбористов, и Фиц добавил: — Правда, иногда они все-таки просачиваются…
У Вальтера были новости.
— Вы слышали? Кайзер круто изменил курс.
Фиц не слышал.
— Каким образом?
— Он говорит, что ответ сербов не дает повода для дальнейшей войны, и дойдя до Белграда, австрийцы должны остановиться.
Все эти мирные планы не внушали Фицу доверия. Больше всего его беспокоило, останется ли Великобритания сильнейшей державой мира. Он опасался, что правительство либералов не удержит этот титул. На сэра Эдварда Грея положиться было можно, но под нажимом левого крыла — которое, по всей видимости, возглавлял Ллойд Джордж, — его могли сместить, и тогда возможно что угодно.