Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений
Шрифт:
«Какая непостоянная погода — тут и дождь, тут и солнце — хороший день?.. Как “красная” девица часто меняет свои перчатки и настроение… — подумала Людмила Рихардовна, — прифронтовая полоса и все кругом военное, ни одного частного человека не видно…» — И она, мысленно представив себе картину встречи с мужем, улыбнулась и еще глубже погрузилась в думы.
— Вот и «наше» имение, — снова протянул Филипп, — вероятно, еще все спят… — И он переменил в руках чемоданы.
— И хорошо! — поспешно ответила она.
Из-за леса и поворота дороги влево, в каких-нибудь 200 шагах,
— «Теперь мы дома!.. — вполголоса проговорил Филипп; открыв дверь, он первый вошел в большую, роскошно обставленную полутемную комнату.
Полковник Казбегоров был еще в постели, но уже не спал и, увидев входящего Филиппа с двумя чемоданами, он немного приподнялся и неожиданно спросил:
— Ты уже вернулся? А где же барыня?
— Я здесь, Дэзи! — радостно вскрикнула Людмила Рихардовна в передней и быстро вошла в комнату.
Шторы окон были опущены, и в полутьме он плохо различал ее фигурку.
— Филипп! Да подымите же хотя одну штору и можете идти в свою комнату и немного заснуть, — распорядился полковник немного взволнованным голосом, а от неожиданно охватившей его радости, он назвал его даже на «вы».
— Как здесь тепло и мило у тебя… а на дворе — сыро и довольно прохладно, несмотря на то что солнце светит и обещает хороший день… — дрожащим голосом заговорила Людмила Рихардовна первая и грациозным движением рук сняла с плеч большую шаль, верхнее пальто и шляпку и подошла к походной кровати мужа.
— Ну, вот я около тебя! Здравствуй!.. — и с милой улыбкой бросилась ему на шею.
— Здравствуй, здравствуй, моя надежда! — после некоторого замешательства ответил он, улыбаясь и освобождая свои руки из-под одеяла.
— Добавь еще и «вера моя», тогда будет полный догмат правил жизни человека в это смутное время, — ответила Людмила Рихардовна смеясь, продолжая крепко держать его за шею; и она коротко рассказала про жизнь вообще в тылу и про начавшееся «красное» движение в народе.
— Я, быть может, и на крест пошел бы с радостью, — перебил ее рассказ Давид Ильич. — Если бы верил, что моя смерть может спасти миллионы людей великой страны. Но этой-то веры у меня теперь очень мало или совсем нет: что бы я один ни сделал, в конечном итоге ничего не изменю в ходе мировой истории, и вся польза, которую могу принести, будет так мала, так ничтожна, что если бы ее и вовсе не было, мир и на йоту не потерпел бы убыли, быть может, только породила больше эгоизма у других. А между тем как для тебя, моя пташка, меньше чем йота в мировом пространстве, я все же чувствую, что должен жить и страдать, мучиться и ждать смерти, так как ты заняла в моем сердце прочное место и составляешь его цельность…
— Совершенно правильно, Дэзи! — поспешила Людмила Рихардовна, волнуясь. — Почти четыре недели прошло с тех пор, как ты неожиданно ухал на позицию, а мне передал
— Ну, пока, довольно нам философствовать; будем практичными, — посоветовал Давид Ильич, — ведь только седьмой час утра; завтрак в столовой штаба в десять; ты можешь вполне немного отдохнуть и заснуть, вот там на диване; бумаги и карты убери на стол…
И она улыбнулась и начала быстро переодеваться в домашнее платье, весело поглядывая на мужа:
— Теперь я твой солдат и на позициях, в прифронтовой полосе, с вещами не следует разбрасываться слишком, надо забрать все под бока…
Закончив свой туалет, она игриво уложила подушку и одеяло на диван и опустила штору: ее среднего роста фигурка была в белом тонком платье, а волосы на голове освобождены и подобраны под капор. Улыбаясь и шутя, она вновь тихо заговорила:
— Скажи откровенно, передовые позиции отсюда также недалеко? Можно спать спокойно?..
— Да! На фронте наши доблестные стрелки!.. — и Давид Ильич поспешил подняться и начал тихо одеваться, внимательно посмотрев на жену. Она спала, тихо, спокойно, а большие ее голубые глаза красиво закрыты черными ресницами, с исходящей от них по всему лицу чуть-чуть заметной спокойной детской улыбкой.
«Нет сомнений! Она страдала страшно и переутомилась, и главное — измучилась в одиночестве в разлагающей атмосфере тыла, и теперь, только здесь, немного успокоилась, где казалось бы наоборот: непривычному к походной жизни и военной обстановке человеку-мужчине кажется тревожным…» — подумал Давид Ильич и, присев к письменному столу, он принялся за работу.
Час спустя он как-то машинально оглянулся назад и посмотрел на спящую жену. Но в этот-то момент Людмила Рихардовна открыла глаза и улыбнулась ему навстречу. Сердца супругов загорелись, и Давид Ильич быстро поднялся и торопливо подошел к жене.
— Как ты спала на новом месте? — тихо спросил он и, поцеловав ее в лоб, присел на свою походную кровать.
— Очень хорошо! — поторопилась ответить она улыбаясь. — Сегодняшний день — один из лучших дней в нашей жизни. Ты тоже такого же мнения? Это вижу я по твоим глазам…
— Все это хорошо… Но я хочу, кстати, поговорить с тобой и о другом: сегодня же утром думаю представить тебя своему начальству и ближайшим сослуживцам… — сказав последнее, Давид Ильич задумался.
— Превосходно, Дэзи! Я устрою завтрак, а ты пригласи их всех к нам в комнату. — ответила она игриво. А затем немного подумав, добавила: — Спать я больше не хочу и сию минуту подымаюсь, и с помощью Филиппа завтрак на восемь персон скоро будет готов. — За руки держа мужа и тихо смеясь, она пропела: