Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений
Шрифт:
Но вот и полночь. Стук и лязг вагонов и шум маневрировавшего по путям паровоза прервал их сладкий сон. Вагон был прицеплен, и к ним вошел горячо любимый их «папаша» Цепа. Людмила Рихардовна бросилась отцу на шею, горячо его расцеловала и сквозь слезы тихо заявила;
— Папочка! Жаль, что в это время «мамы» дома нет. Передай ей наш привет. Пусть не засиживается долго у своей сестры Фрукт, а больше заботится о тебе, пока силы есть. Наш же поспешный отъезд пусть не считает за побег: ее характер и настоящие условия жизни являются всему виною, но мы, как дети, хотя и неродные, всегда к ее услугам и в старости никогда не оставим без помощи: я и Дэзи клянемся тебе.
Отец Цепа все время слушал дочь внимательно и вот-вот собирался уже было со своей стороны что-нибудь сказать, как неожиданно заговорили Давид Ильич и Авдуш. Оба подтвердили слова Людмилы Рихардовны, а затем перевели разговор совершенно на частную тему. В заключение Авдуш добавил:
— Папа! А все же всему виновата «мама»: благодаря ее стараниям Давида Ильича сделали временно калекой, мне же на грудь нанесли штыком рану, из которой и теперь еще сочится кровь; а Милю ограбили на большую сумму и деньгами, и драгоценностями. Ну, да простит же ей Бог за предательство и ненависть ко всему культурному и просвещенному. Ты же всегда был молодцом, так и оставайся же таким навсегда… — и он горячо поцеловал отца. Его примеру последовал и Давид Ильич.
Послышался третий звонок. Отец Цепа поспешил перекрестить своих «детей» и зятя, еще раз попрощались и расцеловались, и в 12 часов ночи наши любители твердой законной власти и порядка оставили злопамятный им город Витебск навсегда.
На железнодорожной линии Витебск — Орел всюду на станциях море голов людей в серых папахах и шинелях, куда-то спешащих и что-то ищущих вокруг. Так же, как и два месяца тому назад в прифронтовой полосе, эти люди штурмуют вагоны отходящих поездов, безразлично, в какую бы то ни было сторону, лезут на крыши, цепляются на площадках тормозных вагонов и даже на паровозах.
— Ведь армии нет, откуда же эти люди? — спросил полковник Казбегоров у старшего кондуктора, пожилого старика, вошедшего к ним в вагон погреться, под вечер второго дня их езды.
— Из таких людей состоит теперь, вся наша «великая страна». В прошлом году, с февраля месяца, никто ничего не делал; думали — во всем свобода; а теперь есть нечего; и вот эти-то свободомыслящие «товарищи» теперь и рыщут по всей стране, ища продовольствия. К тому же, среди них есть много и интеллигенции, бегущей на юг, — ответил старик-кондуктор и зло улыбнулся.
— А скоро ли будет Орел? — вмешался в разговор и юнкер Авдуш Цепа. — И нельзя ли устроить так, чтобы наш вагон прицепили бы к поезду, идущему на юг? — и он улыбнулся, бросив несколько слов колкой шутки по адресу железнодорожников.
— Нельзя, господин! В Орле мы будем только около полуночи… — старик-кондуктор призадумался, а затем поднялся и вышел, не желая, по-видимому, отвечать на шутки.
Около полуночи тот же старший кондуктор в сопровождении уже молодого младшего кондуктора вновь появился в вагоне наших героев, и оба уселись мирно около печки. Юнкер Цепа и на сей раз не давал им покоя, задавая такие вопросы о современной жизни, что они оба предпочитали скорее отнекиваться или совсем молчать, выказав свою полную безразличность к окружающему их. Авдуш рассмеялся, а остря про красный бантик на груди у молодого кондуктора, он даже сплюнул на пол. Старик-кондуктор, по-видимому, вспылил, быстро поднялся и зычным голосом проговорил:
— Через 15 минут будем в Орле. Собирайтесь! — и оба «железнодорожника» ушли в другой вагон.
Супруги Казбегоровы в разговор не вмешивались.
Но вот и станция Орел. В темную и холодную полночь их поезд почему-то остановили в тупике. Обширная площадь запасных путей не освещена, и наши герои с большим трудом по путям в темноте кое-как перебрались с вещами сами на станционный перрон. Железнодорожный персонал мстил им «злом» до очевидности.
Толпа людей, море голов в серых папахах и шинелях, также и здесь волнуется, бурлит, выбрасывая неспокойный народ, как и всюду, на арену «красной» борьбы, грабежа и разорения. Они остались на перроне, ожидая обещанного поезда на Курск. Больные ноги Давида Ильича не давали ему покоя. Ему необходимо было хотя бы короткое движение, но негде. Всюду заполнено толпой. Чаша терпения переполнялась; память от витебской «чеки» усугублялась. Наконец и Людмила Рихардовна не выдержала: глядя на страдающего мужа, она, бедняжка, вдвойне страдала за него; к тому же от переутомления, стоянки у вещей в холодную морозную ночь нервы ее начинали свою разлагающую организм работу.
Вдруг подбежал Авдуш с вестями: среди многих поездов, стоящих на станции, один из них, товарный на пятом пути, собирается уже к отходу. Забегала бригада кондукторов. Авдуш спешно переносит вещи на тормозную площадку вагона отходящего поезда. Супруги же Казбегоровы могут лишь помогать или мешать ему, но не работать. Скоро послышались и свистки, а затем — гудки, и поезд тронулся. Поспевает вскочить последним на площадку и Авдуш: усаживает сестру на чемоданы и обвертывает ее одеялом, а Давиду Ильичу и себе набрасывает на головы брезентовое пальто, чтобы хоть немного защититься от холодного ветра в гибнущей пустыне «С.С.С.Р-овской» страны. И поехали наши «отважные беглецы», утешая себя надеждой на лучшее в будущем и через два-три часа — быть в теплой квартире патриархального Курска, у доброй помещицы-старушки.
Скоро показалась на востоке заря. Людмила Рихардовна умиленно перекрестилась и проговорила:
— Вера и надежда спасают человека, а любовь его сближает с другими и заставляет творить только добро… И чудо…
Авдуш засмеялся и весело, непринужденно ответил сестре в шутку, на основании наблюдений:
— Люби этих «серых волков», так тебе и площадки вагона не видать. Нет, сестрица! Теперь эта проповедь не годится. В границах нашей площадки только моя диктатура. Ведь «шайки» конных бандитов вахмистра Буденного по указанию «С.С.С.Р-ов» бродят и теперь по всем необъятным степям России; в особенности рано утром, на заре, самый удобный момент для нападения…
Все рассмеялись, конечно, этой дикой, исторической правде в двадцатом веке, хотя и промерзли до костей. Но в это время поезд поднялся на вершину плоскогорья, и город Курск показался им как бы в долине, с множеством церквей и колоколен, окутанных прозрачной дымкой. Во всех домах города, казалось, как бы по заказу дымились трубы. Стало совершенно светло.
Поезд их остановился на запасном пути у семафора. Отцепили паровоз, и он свободно и легко медленно ушел к себе в депо. Наши же путешественники также последовали его примеру: нагрузив себе на плечи свои вещи, медленно поплелись на станцию Курск, где и заняли места в вагоне поезда на станцию Курск-город.