Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений
Шрифт:
— Все это ложь и клевета, — ответил им полковник энергичным тоном, указав на свидетельство о болезни, на больную ногу, и на свидетелей: командира корпуса и нового корпусного комиссара фельдшера-артиллериста Коровая.
— Хорошо! Мы проверим, а пока ты будешь считаться на положении пленного, отдохнешь у нас хорошо в общей гражданской тюрьме и там же, в лазарете, полечишь свою ногу. Уход будет хорош и чист, — возразил первый статский незнакомец, по-видимому, заведующий красной губернской разведкой; и неожиданно, по-видимому, что-то сообразив, сразу перешел на «вы». — Мы сообщим и вашей супруге Людмиле Рихардовне о месте вашего нахождения. Она ведь была когда-то моим начальником в счетном отделе Управления дороги. Вы не удивляйтесь! Вы меня не знаете, а я вас знаю
— При такой информации обо мне, — строго заговорил и полковник Казбегоров, — мне не остается ничего другого сказать вам, как только с вашей стороны в то время дела велись нехорошо, подло, низко! Мерзавцы! И он, вспомнив профессора Крукса, кивнул головой в сторону «красноводчиков», как бы прощаясь с ними, и вышел с конвойным на улицу, медленно направляясь в городскую тюрьму.
— Богатый аристократ этот Казбегоров, — между прочим заметил заведующий «красноведкой», обращаясь к своему помощнику, — жена его, Людмила Рихардовна, была моим начальником в счетном отделе: властная женщина, строгая, аккуратная, но и справедливая; лично очень богатая дама, в особенности драгоценностями. Дешево не отдадим ей мужа, — смеясь и угрожая кому-то кулаком, заключил он, когда полковник Казбегоров с конвойным был уже на улице.
XIV
Вечер дня конца февраля. В комнате становилось уже темно, но Людмила Рихардовна все еще сидела у окна и ожидала мужа. Она передумала все возможные причины, которые могли бы задержать его так долго у врача. По ее мнению, конечно, их не было, а невозвращение его до позднего вечера она начала связывать с предположением: авось он оставил ее, сбежал куда-либо, скрылся от «красного террора»… Но логически обдумав ту или другую предпосылку, она сочла и это невозможным:
— Он теперь беден, нищий! Почет и честь его, интеллигента, пропали… А кто же я, теперь, такая? Простая мещанка, жена безработного… — вдруг мелькнуло в голове ее.
Но она быстро отогнала грязные, навязчивые мысли, поднялась, перекрестилась и начала ходить по комнате.
Вспомнила она и свои страдания и муки, которые переносила два года тому назад, пока достала себе такого друга-мужа, бескорыстного джентльмена и по уму великого человека, и ей стало ясно — жить без него счастливо она не сможет. «Пусть будет статским, — продолжала мечтать Людмила Рихардовна, — пусть не будет у него блестящего мундира, орденов, чинов и титулов, но его джентльмена «я», душа и сердце остаются все в той же телесной оболочке. А значит, и Дэзи мой останется все тем же… Богатство и ценности наши — все это вещи наживные… Он сам в себе заключает все богатство: здоров, красив, развит, умен, окончил университет и академию… Что ему еще нужно?» — она радостно улыбнулась и посмотрела вновь в окно, как бы ему навстречу; но, не видя мужа, она с горя чуть не вскрикнула и быстро направилась к кровати, а затем, схватив себя обеими руками за голову, молча повалилась на кровать и закрыла лицо подушкой. Две длинные светлые косы ее красиво разметались по новому темно-коричневому шелковому одеялу. В этот момент она была так мила, так гибка и красива, что несмотря даже на ее сильное отчаяние и слезы, все же выглядела очень живой и прелестной молоденькой дамой.
Но вот в дверь комнаты ее постучали, и она так же живо поднялась, стараясь скрыть свое горе. В комнату вошел брат ее, Авдуш.
—
Людмила Рихардовна поспешила вытереть себе глаза и все подробно рассказала брату: как он ушел к врачу и как она целый день страдала, ожидая его домой, но безрезультатно.
— Обожди, сестрица! Успокойся! — приласкав сестру, заговорил Авдуш. — Я хотя бы вкратце расскажу тебе итоги своих дневных хлопот: квартира есть в две большие комнаты и отдельно при ней кухня; окна комнат — в роскошный сад выходят; завтра можем занимать; это будет Вокзальная улица № 15. Относительно же службы — я получаю через месяц место техника в губернском правлении, а теперь зачислен кандидатом и начинаю работать с завтрашнего дня. — Что же касается Давида Ильича, то ему, как ученому человеку, подходящее место в ученом комитете. Я и там уже переговорил: следует только подать прошение теперь же и немного обождать. Теперь последнее и самое главное: с какой стороны начнем его разыскивать? Я не сомневаюсь, он схвачен и сидит в «красной паутине»…
Неожиданно раздался резкий звонок в приемную. Авдуш замолчал, быстро поднялся и пошел отворить дверь. Звонил в передней какой-то молодей человек, прилично одетый в статское; спросил Людмилу Казбегорову и просил передать ей о месте нахождения ее мужа Давида Казбегорова. Дальше, ничего больше не говоря, этот молодой человек как-то скоро повернулся и молча ушел обратно в город, направляясь по Садовой улице.
«Сыщик! Красный паук!» — подумал Авдуш и скорым шагом направился в комнату с улыбкой. Он еще с передней начал свое радостное повествование:
— Сестрица! Идем к Давиду Ильичу! Он находится в тюремном лазарете. Я так и думал, что ему и здесь не дадут покоя. Сегодня знакомые рассказывали миру про здешние порядки, «товарищи» и в Курске умеют хорошо «доить»…
— А далеко ли это? — неожиданно Людмила Рихардовна прервала рассказ брата.
— Нет! Вот там, за тем базаром, всего лишь полкилометра…
— Я согласна! И как можно скорей уедемте! — и она неестественно улыбнулась, подавив в себе все накипевшее за день горе; быстро же поднявшись с кровати, она умиленно перекрестилась, оделась и, предусмотрительно захватив с собой некоторые свои ценные вещи, весело обратилась к брату:
— Ну, как ты, Авдуш? Я уже готова!
— Идем, идем! — и они вышли.
По дороге в тюремный лазарет брат и сестра весело разговорились; по их мнению, выходило так, что в Курске все же лучше, чем в других городах великой России: здесь чуть-чуть есть и народно-демократический порядок, образ правления. Много российской интеллигенции собралось, и «красные правители» не так легко уж могут обманывать ее. Правда, заметно, что «местная С.С.С.Р-овская» власть из чужих людей слишком ревниво и аккуратно исполняет распоряжения «красного Совета» с центра, и от этого-то зла все же невольно страдают многие и многие невинные граждане…
В лазарет тюрьмы их пропустили свободно; дежурный фельдшер как будто бы с особенным рвением старался доказать свою любезность и отблагодарить за хорошие «чаевые», сунутые ему в руку Людмилой Рихардовной; и он тихо подвел посетителей к кровати Давида Ильича. Больной в то время спал лицом к стене, разбитый и измученный от дневных невзгод, он, бедняга, и не слыхал шагов подошедших. Людмила Рихардовна, конечно, поспешила наклониться к мужу, и жаркий ток ее дыхания сразу же пробежал по его телу. Он вздрогнул, повернулся на другой бок и открыл глаза.
— Какая радость! Пришел не домой, а прямо в тюрьму, — улыбаясь и шутя, и тем скрывая свои душевные страдания, тихо проговорила она по-французски и поцеловала его в щеку.
Вытянув руку из-под одеяла, Давид Ильич молча взял жену за руку и усадил к себе на кровать. Посмотрел на нее хорошенько, взглянул и на Авдуша и только после некоторого замешательства ответил ей также по-французски:
— Только теперь я убедился, что ко мне пришла настоящая моя жена, а сначала думал, что имею дело с твоим духом… Ты так сильно изменилась в лице, что с тобой? Тоска? Не надо! Зачем мучить себя?