Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
Индра понимал, что дядюшка Гайский по-своему прав, если стать на его точку зрения. Но за деревьями он не видит леса.
Акт убийства Гейдриха — это кульминация, а не испытание деятельности организации.
Ян встал. Он не мог больше сидеть спокойно.
— Мы здесь уже почти полгода, дядюшка Гайский, — с чувством сказал он. — Шесть долгих месяцев! Что мы сделали такого, чем причинили нацизму реальный вред? Ничего! — Он не дал дядюшке Гайскому ответить. — Ладно, мы создали новую организацию сопротивления по всей стране. Но что толку в движении сопротивления, если оно не оказывает никакого сопротивления?..
— Я согласен, — сказал Йозеф, не в силах более сдерживаться. — Мы здесь как раз для этого — вести борьбу!
Он поднялся, но Ян дружески толкнул его обратно в кресло.
— Вы не хуже нас знаете, что из Англии нас прислали, чтобы мы добрались до Гейдриха, — продолжал Ян. — До Карла Франка или Рейнхарда Гейдриха — кого сможем достать и кто ценнее. — Он минуту помолчал, чтобы слушатели усвоили сказанное. — Лучше — Гейдриха: он ценнее, и он — больший палач.
Не считая самого Гитлера, нет никого важнее во всем нацистском гадюшнике. Убив его, мы сможем вбить первый гвоздь в гроб нацизма. Это будет такой мощный удар, звук которого разнесется по всему миру.
Дядюшка Гайский только моргал глазами в ответ на натиск Яна. Он вздохнул, как бы понимая, что ему никогда не одержать верх в этой словесной битве. Обернувшись, он посмотрел на Опалку, потом — на Индру. По их лицам он понял, что проиграл спор.
Затем слово взял Индра. Он говорил серьезным тоном:
— Я думаю, все согласны с вами, дядюшка Гайский, что нам нужно время. Нужно время, чтобы добыть оружие и радиоаппаратуру. Работников сопротивления надо обучить. Нам нужны еще парашютисты из Англии. Нужно много разных вещей и много времени. Но война нам времени не оставляет. Если Яну и Йозефу удастся убить Гейдриха, мы вызовем волну репрессий на свою голову, которая всех нас уничтожит. — Он помолчал. — Но, занимаясь такими делами, мы вынуждены мириться с этой опасностью. Нет ничего более важного для нашего дела, чем остановить проводимую Гейдрихом интеграцию нашей страны с Германским рейхом. Мы не можем позволить себе упустить завтрашний шанс.
Все понимали, что это — последнее слово, и дядюшке Гайскому ничего не остается, как слегка присвистнуть.
— Что ж, я полагаю, что это так, — спокойно сказал он. — Я выполню свою роль.
Ян вскочил на ноги и хлопнул Йозефа по спине. Затем повернулся к Гайскому, который, бледный и нерешительный, все еще стоял посреди комнаты.
— Не волнуйтесь, дядюшка Гайский, — сказал он. — Все будет хорошо. Не волнуйтесь.
— О, господи! — тихо произнес дядюшка Гайский. — Как бы я желал не волноваться!
Анна ждала на Карловом мосту, облокотившись на парапет центральной арки. Она с улыбкой повернулась к нему. Он подошел, взял ее за руку и наклонился над парапетом, глядя вниз на воду. Она чувствовала рядом тепло его тела. Она знала, что они решили.
Река внизу, разделенная треугольными опорами на протоки, с журчанием текла к морю. Был вечер 26 мая 1942 года. В воздухе чувствовалось лето. Каштаны вдоль берега были все в цвету. Они стояли в сгущающихся сумерках, и он говорил медленно и с болью, почему они должны это сделать, повторяя свои аргументы, которым сам как будто не верил и нуждался в поддержке, которую мог получить только от нее. Последний месяц, после налета бомбардировщиков на Пльзень, был для них месяцем тихой радости. Теперь она знала, что их медовый месяц кончился.
Анна уже не раз прежде слышала такие его разговоры, но тогда эти рассуждения были чисто схоластическими. Теперь была реальность. Завтра утром Йозеф и Ян будут стоять на углу улицы не как простые граждане, а как исполнители приговора.
Их не защитит никакой закон. Шансов выжить у них, может быть, меньше, чем у намеченной ими жертвы. Хотя она старалась не думать об этом, скрывая это от себя самой, иногда ее глазам представлялась картина, как они лежат мертвые. И кровь на мостовой может оказаться кровью их, а не Гейдриха.
Ян продолжал говорить, почти сам с собой, будто желая убедить себя самого. Он повторял все тот же рассказ, что, когда они прибыли, за ними стояла вся организация. Все были готовы помогать им. А затем, каким-то образом, подспудно начали закрадываться сомнения. Что-то было не так. Возможно, это предательство Герика или гибель Микса вызвали эту потерю уверенности. Он не знал.
На мосту, под звездами, выступающими в темнеющем небе над головой, и загадочными шпилями, устремленными в небо по обоим берегам реки, они, пусть ненадолго, чувствовали себя в безопасности.
Анна пыталась объяснить это тетушке Марии, и тетушка Мария поняла. Ведь в этой точке был фокус всей Праги, и здесь вокруг было их наследство по праву. Чтобы обрести его вновь, чтобы быть достойными этого наследия, надо было организовать заговор и совершить убийство, рисковать своей жизнью и жизнями других людей. Они уже не могли повернуть обратно. Возможно, у Анны никогда не будет ребенка. Возможно, не будет этого времени — «после войны».
Завтрашний день должен был дать ответ на многие вопросы.
Глава 11
В то солнечное утро 27 мая 1942 года над Прагой висел легкий туман. С наступлением дня он растаял, и над всеми холмами, над долиной реки Влтавы на бирюзовом небе светило яркое солнце.
В большом помещичьем доме в деревне Панские Брежаны рейхспротектор Гейдрих готовился к поездке в Берлин. А на углу улицы в Холешовице Ян Кубиш и Йозеф Габчик готовились прервать эту поездку — раз и навсегда. Застегнув своими длинными пальцами пуговицы с серебряной свастикой на эсэсовском форменном кителе, Гейдрих спустился вниз попрощаться с женой. Инга Гейдрих была тоже высокой, красивой блондинкой.
Гейдрих женился на ней в 1932 году. В те годы белокурая жена правильного происхождения и определенного общественного положения была необходимым условием для быстрого восхождения в СС. Не так уж много можно сказать о тех радостях, которые принес им этот брак. Вальтер Шелленберг, который начинал адвокатом под руководством Гейдриха и знал его не хуже других, считал, что это была непрочная связь. У них родилось трое детей, и Гейдрих, когда не предавался шумным развлечениям по всему городу, говорил о «дорогом уюте семейного очага». Он неплохо играл на скрипке, любил концерты камерной музыки. Двойственность его характера представила бы интерес для любого психиатра.