Гибель судьи Мрочека

Алекс Джо

– А молочницу вы не видели?
– перебил капитан.
– Она же раньше приходит, где-то в пять или шесть?

– Нет, в воскресенье чуть позже. Как раз как я встала, мальчик ее ехал и задержался у калитки.

– Мальчик?

– Да. У нас молоко развозит Старостова. А по воскресеньям всегда ее сын. Хороший мальчик - ребенок еще. Зовут Владек. Ездит на велосипеде с багажником и возит на нем бутылки.

– Вы видели его, когда он вез молоко?

– Конечно видела. Ведь и ты видел, Франек?
– повернулась к мужу, который утвердительно закивал головой.

– Как раз встали, - произнес хриплым голосом.- Жена постель на балкон выносила, когда он подъехал. Ставит всегда велосипед посреди улицы и разносит бутылки по домам.

– А в котором часу это было?

– Кажется, после шести. Может, за полчаса до того, как судья вышел на пляж.

– А Владек разносит бутылки без разбора или у каждого своя собственная?

– Как это, пан капитан? У него полсотни бутылок в ящике. Вот и вынимает по очереди, от дома к дому...- она подалась к Желеховскому.
– А что случилось?

– Нет... ничего... спасибо. Просто поинтересовался. Будьте здоровы...- небрежно козырнул и направился к мотоциклу.

– Видишь!
– прошептала женщина мужу.
– Наверное, недостача в молочном магазине! Но чтобы Владек у матери воровал - никогда бы не поверила. Такой порядочный мальчик на вид... Как можно ошибаться в людях!

– Не болтай!
– ее муж покачал головой, нагнулся, стряхивая тлю с розы.
– Судья всегда пил молоко, когда шел купаться...

– Боже!
– прикрыла рот ладонью.- Всегда пил! Правда... Хоть бы тебя не заподозрили!

– Меня?

– Он же тебя упек в тюрьму.

– Ничего я к нему не имел. Заслужил, вот и посадили.

– А если комендант узнает, что в воскресенье тебя не было дома?

– На работе был, - мужчина пожал плечами.

– А ты действительно находился на работе?

– А где бы я должен быть!
– однако при последних словах отвел взгляд, и женщина почувствовала страх.

Между тем комендант пошел к мотоциклу, но проминул его и приблизился к машине Мрочека, протер забрызганный номер, быстро записал его в блокнот.

Потом обернулся, услышав шаги. Нотариус Гольдштейн шел медленно, держа в руке пухлую папку.

– Только с работы?
– спросил Желеховский.

– Да, да. С работы. Контора же одна на весь повят, - опустил папку на колесо автомашины, вытащил платочек и вытерся.
– Все, хватит. Скоро пенсия. Еще год, да и, впрочем, уже не хочется работать, Когда он был жив, всегда ходили вместе на работу. А в последние дни дорога в город кажется мне гораздо длиннее.

– Да, это печальная история...- Желеховский отошел от машины. Гольдштейн подхватил свою папку и пошел рядом с ним.
– Хорошо, что я вас опять встретил.- Капитан задержался возле своего мотоцикла.
– Хотел бы поговорить, но... не на улице. Вечером, хорошо, если вам не трудно?

– Ну что вы! Пожалуйста, хоть сейчас! До вечера, - нотариус взглянул на часы, - еще много времени. Да и, честно говоря, со дня смерти Станислава не знаю, что делать по вечерам. Прошу...

Молча направились по улочке.

Когда оказались в просторном кабинете, напоминавшем какое-то конторское помещение, заполненное книгами, нотариус указал Желеховському на кресло.

– Выпьете рюмочку, да, пан капитан?

– С удовольствием, но, в другой раз. Я на мотоцикле, знаете... Хочу поговорить с вами откровенно. В этот раз уже действительно речь идет о сохранении нашего разговора в абсолютной тайне.

Гольдштейн раскрыл рот, но капитан продолжал:

– Знаю, что вы хотите сказать. Но порой можно проговориться поневоле. Я хочу вас расспросить об одном человеке, который жил здесь раньше, сразу же после освобождения. Вы единственный, с кем могу говорить на эту тему откровенно. Человек тот был в Порембе первым бургомистром и...

– Ах, он!
– Гольдштейн кивнул.- Но ведь это было так давно... Он был гестаповцем. Замучил тысячи людей в гетто. Прятался то тут, то там. Страшный был пес, скажу я вам. И удрал с поезда. На ходу стреляли по нему, но он сбежал. Он в Германии? Его нашли?

– Нет...- капитан отрицательно покачал головой.
– Он мертв... насколько я знаю.

– Слава богу! Таких надо было сразу расстреливать как бешеных собак.

– Может, вы и правы, но это дело кажется мне еще не законченным. У него были три золотых коронки на передних зубах?

– Были ли? А ведь действительно да!
– низенький нотариус оживился.
– Ну, конечно. У него были не только три коронки из золота, но и масса наглости! Вы знаете, он был здесь бургомистром в течение года, и я... я! ему ежедневно руку подавал, а он знал, что я еврей и относился ко мне всегда с такой сердечностью! Он, который замучил стольких евреев!

– Именно поэтому я и пришел к вам. Видите ли, у меня есть данные, что тот человек, очевидно, был ранен во время бегства, вернулся сюда, и кто-то его укрывал, а потом, когда умер от ран, сообщник спрятал тело. Это значит, что в Порембе могут жить единомышленники раненого, а может, и военные преступники. Не могу сейчас точно сказать, кто что делал во время войны, и нет ли здесь людей с фальшивыми документами и биографиями. Не забывайте, что Поремба Морская - это маленький городок на самом краю Польши.

– Невероятно!..- тихо сказал нотариус.
– Невероятно... Здесь? Но почему вы пришли с этим именно ко мне?

– Потому что, во-первых, вы тут живете с первых дней после освобождения, а во-вторых, вы, как еврей, не могли быть его сообщником.

– Да, понимаю, - Гольдштейн задумчиво покачал головой.
– Это страшно...- сказал глухо.
– Вы знаете, о чем я сейчас подумал? Начал перебирать в уме всех, кто поселился здесь, и... искать, понимаете?
– повысил голос.
– И никому вдруг не поверил! Никому!
– он сорвался с места.
– Тот тоже был такой веселый и милый, и искренний на вид. Никто и подумать не мог. Как я могу жить здесь сейчас, если любой из тех, кто работал со мной с самого начала, может оказаться таким негодяем! Вы уверены в этом, пан капитан?
– Он снова опустился в кресло.