Гибель Светлейшего
Шрифт:
С соловым ахалтекинцем Салтаном и диким жеребенком — Любимицей Пряхин вернулся на Стрелецкий завод. Он поведал управляющему свой замысел: скрестить редких лошадей, чтобы получить производителя новой породы. Но управляющий, отрицательно покачав головой, наставительным тоном рассказал ему историю, которую Евстафий Павлович и без него хорошо знал.
— Александр Первый посетил Хреновский завод графини Орловой-Чесменской и пожелал получить от нее в подарок четырех жеребцов. Конечно, графиня не отказала, но четыре жеребца были доставлены императору меринами. Такова была воля покойного отца графини, гениального создателя орловского рысака: он желал сохранить чистоту крови выведенной им породы. Я тоже не хочу превращать наш завод в зоопарк. Нам не к лицу заниматься гибридизацией. У нас иные цели и задачи!
Евстафий Павлович вступил в спор с управляющим, но переубедить его не смог. Дело дошло до настоящей ссоры. Узнав о конфликте, возникшем у Пряхина с начальством Стрелецкого завода, владелец Эрании предложил ему у себя место ученого коневода. Евстафий Павлович, прихватив с собой Салтана и Любимицу, перекочевал в Эранию. Здесь он начал свою работу со скрещивания домашней лошади с зеброй. Опыт оказался удачным. В Эрании появилась новая порода полосатых животных — зеброидов. Они отличались огромной силой, выносливостью и неприхотливостью. Но получить дальнейшее потомство Евстафию Павловичу не удалось. Зеброиды оказались бесплодными.
Зато отличных результатов добился Пряхин, скрестив Любимицу с Салтаном. В 1901 году он получил кобылу Ласковую саврасой масти. Через восемь лет от Ласковой и Салтана родилась кобыла соловой масти Ласточка — мать Светлейшего. Отцом же его был жеребец Светлый, имевший своими предками Самоцвета, Свирепого, Серебряного и знаменитого арабского выводного из Аравии — Обеяна Серебряного, еще в годы далекого детства пленившего своей сказочной красотой Евстафия Павловича.
Жеребец Светлейший родился в 1915 году. Это примечательное событие, взволновавшее русских коневодов, было торжественно отпраздновано в Эрании и отмечено в анналах коннозаводства как выдающаяся победа Пряхина. На свет появился производитель, будущий родоначальник новой лошадиной породы.
Ученый коневод добился своей заветной цели: он сумел соединить изумительную красоту форм продолжателя линии Обеяна Серебряного с дикой силой и выносливостью лошади Пржевальского.
Национализация Светлейшего
В годы, когда Евстафий Павлович растил Светлейшего, вокруг Эрании бушевали волны революции и гражданской войны. Вооруженные отряды григорьевцев, махновцы, зеленые, белые, конные отряды Попова, Морозова, Ангела, Маруси, попадая в зоопарк, с увлечением охотились на страусов, бизонов и зубров. Один щедрый командир распорядился накормить свою роту жареными фазанами, другой — сварить уху из золотых рыбок. Веселый дух губительства витал над Эранией.
Евстафий Павлович больше всего трепетал за судьбу Светлейшего. Он распорядился всех диких лошадей и зебр запереть в стойлах Синей конюшни, а для Светлейшего построить отдельное помещение с секретным входом. О существовании тайника, кроме коневода, знали только директор заповедника да старший конюх Полиенко. Такая предосторожность спасла жеребца от случайностей неустойчивого положения, созданного многовластием.
Проезжие кавалеристы не раз заглядывали в Синюю конюшню, находившуюся в самом центре усадьбы. Частенько они пытались увести с собой диковинных лошадей, но каждый раз такая попытка кончалась позорным провалом. Свирепые лошади кусались, не позволяя прикоснуться к себе чужой руке. Так же недоступно вели себя и зеброиды, полосатые создания, выращенные Пряхиным.
Во время посещения кавалеристами Синей конюшни Евстафий Павлович переживал мучительнейшие минуты, опасаясь за судьбу Светлейшего. Но тайное стойло надежно хранило серебристо-белого жеребца от посторонних взглядов. Никто ни разу не увидел Светлейшего.
Беда случилась в отсутствие Евстафия Павловича. Коневод был в отъезде, когда в Эранию примчался отряд красноармейцев во главе с лихим командиром взвода Остапом Забирой. Черная кавказская бурка, накинутая на широкие плечи, придавала его высоченной фигуре внушительный вид, и старший конюх Полиенко решил, что в Эранию завернул не кто иной, как командир полка, а может быть, даже и дивизии. Кто же еще мог носить в Красной Армии такие роскошные малиновые штаны с серебряными лампасами!
Лошадь у Забиры хромала, а дорога предстояла длинная и опасная: надо было изловить бандита Чуму. И командир взвода решил сменить коня в Эрании. Полиенко сообразил, что Синей конюшне придется пострадать, и уже прикидывал, какую лошадь поплоше можно пожертвовать боевому командиру без большого ущерба. Но прежде чем произвести обмен, конюх все же сделал попытку увильнуть и, улучив минуту, когда Забира остался один, с негодованием сказал:
— Совсем нехорошо, товарищ командир, так поступать! Были бы вы белый или зеленый… А то воюете за рабоче-крестьянское дело, кровь проливаете за народ, а сами народное добро грабите.
— Закройся, дядя, и помолчи! — огрызнулся Забира! — Контрой несет от твоих разговоров. А я контру вывожу начисто. Чтобы трава на том месте не росла.
— Я старый конюх, а не контра! А только без приказа директора или коневода я лошадь не дам. Ждите до завтра, когда приедет коневод.
Остап Забира молча вытащил из кобуры тяжелый наган и сунул конюху дуло под самый нос:
— А ну, понюхай, дядя!
— Нюхал уже! И от белых и от зеленых, только от красных не довелось. Вы первый, товарищ Забира, такую понюшку даете. Спасибо! Берите коня!
Говоря о зеленых, конюх имел в виду анархиста батьку Махно из Гуляй-Поля, под черными знаменами которого куркули и обманутая молодежь воевали и против немцев, и против белых, и против красных. Полиенко не подозревал, что Остап Забира всего лишь три месяца служил в Красной Армии, перебежав от батьки-анархиста на сторону коммунистов.
Ворча и проклиная судьбу, Полиенко отомкнул тяжелый замок, и командир вошел в полутемную прохладную конюшню. По дороге в Эранию Забира слышал о лошадях необыкновенной породы и ожидал увидеть великолепных коней. Но лошади в стойлах были самые обыкновенные и даже показались Забире заморенными.
— Кроме этих кляч, других нет? — командир смерил подозрительным взглядом конюха.
— Нет, нет!
Высоченный, огромный Забира грозно наступал на Полиенку. Продолговатое лицо его с тяжелым тупым подбородком, такое красное, словно он только что выскочил из жаркой бани, пылало гневом.
— Шутки шутишь, дядя?
— Какие шутки? Кормить коней нечем. Добрых лошадей всех позабирали… Ей-богу… А разве эти кони плохи?
— Где еще конюшня? Вон там синие окна. Это что?