Гибель Светлейшего
Шрифт:
Николай Николаевич закрыл глаза. Неужели это не сон? Неужели сейчас придет смерть — страшная, непонятная, бессмысленная?! Почему его убивают? За что? За новые хромовые сапоги? Зачем он уехал из Петрограда? Будь трижды проклят херсонский полицмейстер!
Конторский стол с тяжелыми счетами, чернильным прибором и бронзовой пепельницей возник перед глазами Николая Николаевича сладостным видением. Оно длилось неуловимую долю секунды, а потом Потемкин вдруг увидел свой широкий турецкий диван и дубовые шкафы с чудесными пряниками. Проклятый херсонский полицмейстер! Пусть барон Врангель царствует в Крыму, на Украине, во всей России… Пусть на смену ему придут большевики… Все равно. Кто угодно… Только сжальтесь, не убивайте! Я хочу быть бухгалтером… Простым бухгалтером!
Так хотелось закричать Николаю Николаевичу, но он бессилен был произнести хотя бы одно слово.
Потемкин безуспешно возился с сапогом. Он тяжело дышал.
— А вот я тебе порубаю пальцы, чертов сын! — пригрозил рябой парень, хватаясь за саблю.
Сапоги с ног Николая Николаевича он стащил вместе с носками, и Потемкин, увидев свои голые, заросшие волосами ноги, почувствовал, что никакой надежды на спасение нет. Тогда он опустился на колени и стал молиться. Рябой парень не стал мешать. Он вынул из ножен шашку. Пробуя руку, он ловким взмахом сабли срубал тонкие ветки кустарника. Николай Николаевич слышал свист обнаженного клинка и торопливо шептал единственную молитву, уцелевшую в памяти:
— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй мя!
Рябой парень уже хотел было замахнуться, чтобы отсечь голову Потемкину, но в эту минуту на бугорок, словно из-под земли, вылетел всадник.
— Не рубай дохтура! — завопил он, осаживая взмыленного коня. — Жидовская гадюка Грицка поранила. Нехай пулю раньше вытащит.
Смерть предоставляла неожиданную отсрочку.
— Вставай! — приказал рябой, вкладывая шашку в ножны.
Николай Николаевич, все еще плохо соображая, что произошло, быстро вскочил.
— Шагай за конем!
Потемкин никогда не ходил босиком. Острая колючая трава больно колола изнеженные ступни ног. Но, не обращая внимания на боль, он бежал вприпрыжку за лошадью, стараясь не оглядываться.
Раненый Грицко лежал на траве, окруженный товарищами, и стонал от боли. Пуля угодила ему в грудь а застряла в легких. Так определил ранение Николай Николаевич, не найдя выходного отверстия в спине.
— Ну, помогите, господин дохтур! Не помирать же человеку! У него жинка есть и детишки… Господин дохтур!
— Я смогу-оказать только первую помощь. Рана серьезная, тут нужны хирургические инструменты.
Подражая настоящему врачу, Потемкин старался говорить и, держаться солидно. У него крепла надежда на благополучный исход: если сразу не укокошили, теперь, бог даст, не убьют.
— Дайте бинт! Или полотенце! Тряпку, наконец, чистую, черт побери! — закричал Николай Николаевич властным тоном. — Живо!
— Зараз! — в ответ ему крикнул Петро. И действительно через минуту притащил неведомо откуда длинное, расшитое петухами украинское полотенце.
Потемкину никогда не приходилось перевязывать раненых. Грицко застонал еще сильнее, когда ему стали пеленать простреленную грудь. Неизвестно откуда появилась тачанка, полная душистою сена, и Николай, Николаевич стал командовать, как лучше положить раненого. Приказы его исполнялись с молниеносной быстротой. Особенно старался Петро, подобострастно заглядывавший в глаза.
— Господин дохтур, вы сюда садитесь! — лебезил он. — Вот так вам удобно будет. Протяните ножки! Он, а где ж сапожки ваши?
— Сняли.
— Не беспокойтесь, найдем. Никуда не денутся!
Петро ударил по коням, и тачанка, подпрыгивая на кочках, загромыхала вдоль железнодорожного пути. Раненый Грицко потерял сознание.
Только теперь, в пути, Николай Николаевич обнаружил отсутствие Олега и своего багажа. Мешок с пряничными лепешками остался на полке. Потемкин был нищ и бос, но душа его ликовала. Он ощупывал свои руки, голову, колени, лицо, радостно повторял про себя: «Жив! Жив!»
Вспоминая перевязку раненого, Николай Николаевич внутренне улыбнулся. Как он властно крикнул! И как затрепетали бандиты! Вот когда сказалась его высокая порода и проявилась княжеская кровь!
— Скоро приедем? — крикнул Потемкин Петру, стараясь перекричать грохот колес.
— Зараз!
Тачанка летела, словно небесная колесница, в облаках густой дорожной пыли. Временами Потемкин замечал на фоне светлеющего неба силуэты всадников, скакавших вдоль дороги. Где-то вблизи грохотали колеса невидимых тачанок. Бешеная скачка прекратилась, когда подъехали к большому селу.
— Обождите трошки! — Петро круто остановил лошадей возле закрытых ворот крайнего дома. — Я зараз!
Через минуту на улицу выбежала из калитки растрепанная беременная женщина и с плачем бросилась к тачанке.
— Ой, родненький ты мой! — заголосила она, обнимая ноги Грицка. — На кого же ты нас покинул!
Петро поспешно открыл ворота и, взяв вспотевших лошадей под уздцы, провел их во двор. Грицка внесли в хату и положили на кровать. Он уже не стонал. Потемкин долго прощупывал пульс раненого и никак не мог его найти.
— Тащите пулю, господин дохтур! — торопил Петро. — Скорей!
— Чем я ее выну! Пальцем? — рассердился Николай Николаевич. — Кухонным ножом? Надо достать хирургические инструменты! Понимаете, хирургические!
Дверь в хату неожиданно распахнулась, и на пороге появился усач, проверявший в вагоне документы. Он держал за ушки сапоги Николая Николаевича.
— Ну, как Грицко? Живой еще?
— Нужна операция! — не оборачиваясь, ответил Потемкин.
Раненый тяжело застонал, на губах его показалась розовая пена. А через минуту лицо его стало спокойным и восковым.