Гибель Светлейшего
Шрифт:
На душе было омерзительно. Олег чувствовал себя обманщиком. Какой позор предстоит ему пережить, когда Розочка и мать узнают правду обо всем.
На другое утро Олег пошел в ревком. Он не знал, о чем будет разговаривать с Василием Ивановичем, но ему казалось, что только Рябоконь может ему помочь снять с души пятно обмана.
Председателя не было в кабинете. В канцелярии жена Василия Ивановича с тревогой говорила двум сотрудницам:
— Я его характер изучила. Может целый год не притронуться, но если только разрешит себе…
Два дня в кабинете председателя ревкома сидел заместитель и принимал посетителей.
Слух о том, что Рябоконь «разрешил», распространился среди коммунистов и дошел до Розочкиных ушей.
— Вот уж не понимаю, — сказала девушка Олегу. — Василий Иванович герой, имеет орден Красного Знамении и вдруг из-за какой-то дряни.
— Значит, он очень любит Наташу.
— Что значит «очень»?
— Ну, как Отелло любил Дездемону.
— Она буржуйка, а не Дездемона. А он коммунист и вовсе не Отелло. Вообще я считаю, это нечестно с его стороны так поступать.
Когда Розочка говорила о честности, Олегу хотелось поскорее уйти. Рядом с нею он сознавал свое ничтожество. Его мучила совесть. Он обманщик, лжец, трус. Ему хотелось вернуть револьвер Фире Давыдовне. Он недостоин такого подарка.
А город в те дни жил своей обычной будничной жизнью. Розочка работала в укоме комсомола и учила грамоте старушек в школе ликбеза. Служащие ходили к девяти часам на службу. В клубе шла профсоюзная конференция. А неподалеку, за рекой, бродили вооруженные банды, но к городу приблизиться не решались. Слухи о них просачивались разноречивые: одни уверяли, что это готовит нападение батька Ангел, другие имели подозрение на Катюшу.
Святопольские коммунисты и рабочие выходили по вечерам на охрану города. В эти неспокойные прохладные ночи Олег тоже стоял в карауле с австрийской винтовкой и думал о себе, о Розочке, Грозе-Волынском, Наташе и Рябоконе.
Нападения банды атамана Ангела ожидали с вечера, но ночь прошла спокойно. Наступило утро, и жители вздохнули с радостным облегчением. Как обычно, обыватели потянулись на базар и, как обычно в воскресный день, базарная площадь была запружена возами с сеном.
День был яркий, солнечный, и ничто не предвещало грозы и бедствия. В самый разгар базарного оживления, ровно в полдень, после того как в пожарный колокол на каланче ударили двенадцать раз, вдруг гулко лопнул выстрел. И по этому сигналу с каждого воза словно ураганом сдуло сено, и пулеметы, вытянув тонкие шеи, застрекотали во все стороны.
В один миг обезлюдела базарная площадь. По улицам мчались тачанки. Пронеслась на вороном коне золотоволосая всадница с обнаженным клинком. Горбун Алеша с помощью Шарика поспешно сдирал красный флаг, пламеневший над домом, где помещался ревком. Через минуту вместо него взвилось знамя, расшитое серебряными буквами: «Анархия — мать порядка!» Увидев этот символ новой власти, обыватели не очень изумились. Они уже успели привыкнуть к частой смене правительства. В Святополе это был шестой по счету переворот после падения царизма.
Грабеж города начался сразу. Горбун торопился побыстрее собрать и вывезти трофеи. Отряды катюшинцев растеклись шумными ручейками по всем улицам, а донесшийся со стороны Соборной площади малиновый звон колоколов оповестил местных евреев о начавшемся погроме.
— Сейчас убили дочь вдовы Брайне, — сообщила Фире Давыдовне страшную новость прибежавшая соседка. — Что себе переживает бедная вдова, так это один ужас! Она сойдет с ума.
Соседка, схватившись за, голову, убежала, а Розочка вдруг закричала:
— Они уже идут по нашей улице!
Олег, прибежавший к Фире Давыдовне через десять минут после того, как над Святополем взвилось черное знамя анархии, решил умереть, но защитить Розочку от погромщиков. Он взглянул в щелку ставни и увидел толпу, вооруженную дубинками, кольями и топорами. Юноша почувствовал противную слабость в коленях и даже закрыл глаза.
— Бежать некуда, — спокойно сказала Фира Давыдовна, но подбородок ее вдруг задрожал. — Олег, задви…
Она не закончила и бессильно опустилась на стул. Розочка бросилась к ней и обняла за шею.
Шум и крики толпы нарастали. Казалось, это приближалась морская волна. Вдруг кто-то оглушительно забарабанил в ворота. Ломая в палисаднике кусты сирени, погромщики пробирались к окнам. Кто-то швырнул кирпичом в закрытую ставню.
Фира Давыдовна вздрогнула и поднялась.
— Розочка и Олег, — тихо сказала она, — возьмите револьверы и станьте у печки.
Она поцеловала дочь в глаза. Олег увидел, как дрожали руки Фиры Давыдовны, разглядывавшей наган. Розочка побелела, словно полотно.
— Они убивают только евреев, мама? — спросила она строгим голосом.
Фира Давыдовна молчала.
— Мама, я тебя спрашиваю!
— Ах, какое это имеет значение?.. Они уже пробрались во двор…
— Нас убьют сейчас?
— Розочка!
— Я не хочу, чтобы меня убивали как еврейку. Слышишь, мама? Я хочу жить!
Фира Давыдовна молчала. Из сеней доносились глухие удары топора. Олег вспомнил грохот наката морской волны на одесском берегу.
— Я хочу жить! — повторила Розочка, глядя в одну точку.
Олег слышал, как погромщики выбивали дверь в прихожей.
— Зачем ты меня не пустила на фронт, к отцу!..
— Молчи, Розочка!
— Я бы лучше погибла за советскую власть. А сейчас не хочу.
— Они уже в прихожей!
Фира Давыдовна подняла наган. Оглушительный выстрел заставил вздрогнуть Розочку и Олега. За дверью шарахнулись и заорали. В ответ загремели винтовочные выстрелы. Зазвенели разбитые стекла окон. С потолка посыпалась штукатурка.