Гибель Светлейшего
Шрифт:
— Тащи солому! Нехай жиды сгорят живыми!
— Может, лестницу к стене поставить и — оттуда? — спрашивал голос.
Фира Давыдовна, Олег и Розочка стреляли беспрерывно, не целясь. Входная дверь затрещала, готовая вот-вот слететь с петель.
Розочка закрыла глаза. Девушка вспомнила, как она прыгала из шаланды в воду. Она хотела, чтобы темная тяжелая волна сейчас снова накрыла ее с головой. Розочкины нервы не выдержали. Она выронила револьвер и, теряя сознание, упала на пол. И в эту минуту Олег, следивший в щелку ставни за всем, что происходило на улице, закричал неистовым голосом:
— Николай Николаевич! Спасите! Николай Николаевич!
Олег не ошибся. По улице мимо дома Фиры Давыдовны действительно проходил Потемкин, с ужасом наблюдавший картину грабежа. Гимназист узнал его по высокому росту, могучим плечам и по хорошо знакомой шляпе.
Николай Николаевич, услышав голос Олега, остановился в сильном изумлении. Не веря своим ушам, он смотрел на закрытые ставни. Затем он что-то сказал своему чернобородому спутнику, и они оба кинулись во двор, вызвав среди погромщиков явное замешательство.
— Друзья! Что же вы делаете? Образумьтесь! — кричал Потемкин, хватая катюшинцев за локти.
А чернобородый старик в кожаной фуражке, похожий на цыгана, вырвав из плетня увесистый кол, орал во все горло:
— К чертовой матери отсюда! Вон! Чтоб духу не было! Этой мой дом! Катюше скажу, негодяи!
Впалые щеки коневода горели багровым румянцем. Глаза сверкали. Он задыхался от гнева и едва сдерживался, чтобы не ударить погромщика, державшего топор. Но тот виновато улыбнулся и забормотал примирительно:
— Ей-богу же не знали, гражданин ветеринар. Извиняйте! Айда, ребята!
Катюшинцы быстро покинули двор. Потемкин и Евстафий Павлович вошли в дом, наполненный зловещей тишиной. Олег не сразу открыл им дверь в комнату.
— Это вы, Николай Николаевич?
— Открывай, открывай! Я!
Розочка лежала без сознания на полу. Фира Давыдовна стояла возле нее на коленях. Смочив носовой платок нашатырным спиртом, она приводила дочь в чувство.
— Неожиданная встреча! — воскликнул Потемкин, увидев бледного, перепуганного насмерть Олега.
Он плохо верил своим глазам.
— Ты как здесь?
— Спасите их! — вместо ответа прошептал гимназист, показав на Розочку и ее мать. — Умоляю вас! Я боюсь, они опять придут.
— Пока мы здесь, никто не придет.
И тут Олег заметил зеленую ленточку на шляпе Потемкина.
— Вы… зеленый?!
— Да. Потом расскажу обо всем. Меня чуть не убили тогда, во время налета. Я насильно мобилизованный. Не забудь, я теперь доктор! — шепотом закончил Николай Николаевич.
Морщинки прорезали лоб Олега. Он старался что-то понять, но так ничего и не понял.
Пряхин посмотрел на Фиру Давыдовну, приводившую Розочку в чувство, и сказал Потемкину:
— Вы бы оказали помощь. А мне здесь делать нечего. Я покурю во дворе.
— Да-да, безусловно. Я сейчас.
Фира Давыдовна, увидев на шляпе Потемкина зеленую ленточку, нахмурилась:
— Можете не беспокоиться. Я сама приведу дочь в чувство. Обойдусь без вашей помощи.
— Вот и хорошо! Все равно у меня нет никаких медикаментов.
— Вы фельдшер?
— Собственно говоря, врач.
— Врач?! И вам не стыдно служить у этих негодяев?
Но Олег решительно выступил на защиту Потемкина.
— Фира Давыдовна! Да он же насильно мобилизованный! Это Николай Николаевич, про которого, помните, я вам рассказывал. Мы вместе ехали из Петрограда.
— А-а… Тогда простите меня, пожалуйста. Я сейчас в таком состоянии, что ничего не соображаю.
— Господи! Боже мой! — зашептал Потемкин. — Да я не знаю, как от этих мерзавцев отделаться. Случайно самого не расстреляли. Ей-богу! Три раза на волоске от смерти был.
Розочка наконец очнулась и приподняла голову.
— Успокойся, моя девочка. Все кончилось благополучно, — Фира Давыдовна с нежностью гладила дочь по голове.
Поверив Олегу, она уже не смотрела на Потемкина, как на врага, и даже рассчитывала на его помощь.
Николаю Николаевичу приятно было чувствовать себя в роли спасителя, а еще приятнее было поговорить с умной, образованной женщиной.
Пока Потемкин разговаривал с Фирой Давыдовной, коневод курил во дворе, сидя на узкой скамеечке. Омерзительная картина погрома, столкновение с катюшинцами и пережитое волнение вызвали сильнейшее сердцебиение. Евстафий Павлович закрыл глаза. Никогда ему еще не было так плохо, как сейчас.
«Неужели это конец? — вяло думал коневод. — Что же будет со Светлейшим?».
Он прилег на скамейку и положил ладонь на грудь, где билось сердце.
Внезапный шум на улице, сопровождаемый криками и выстрелами, заставил коневода очнуться. Он приподнялся и сел, прислушиваясь к винтовочным залпам. Шум нарастал. Где-то вблизи застрочил пулемет.
Евстафий Павлович с усилием приподнялся, опираясь на кол. Медленным шагом он подошел к забору. По улице мчалась обезумевшая от страха разношерстная толпа, преследуемая по пятам всадниками в шлемах. Коневод схватился руками за забор. Ему показалось, что он видит сон: по улице на серебристо-белом коне, размахивая обнаженной сверкающей шашкой, мчался всадник в черной кавказской бурке с красной звездой на шлеме.
— Светлейший! — простонал Евстафий Павлович. — Забира!
Коневод хотел выскочить на улицу и бежать вслед за похитителем, но в эту минуту из сеней выскочил взволнованный Потемкин.
— Красные! — завопил Николай Николаевич испуганно и вместе радостно. — Красные занимают город!
— Здесь Забира! — задыхаясь от волнения, крикнул Евстафий Павлович. — Теперь он от меня не уйдет!
Острая иголочка кольнула сердце Пряхина, и он поспешил сесть на скамейку.