Гибель Светлейшего
Шрифт:
— Полагаю, что Забира просто ослушался и не отдает коня, — высказал предположение Потемкин.
Догадка Николая Николаевича таила истину. Случилось невероятное: командир взвода Остап Забира наотрез отказался отдать Светлейшего. Комиссар полка отправил телеграмму в штаб с просьбой отложить временно изъятие лошади. Из штаба ответили кратко:
«Немедленно донести исполнение приказа командарма № 1462»
Даже коммунисты не могли понять, почему из-за одного жеребца начальство затевает канитель, Остап Забира совершил подвиг — заколол Чуму в его логове, за такое дело бойца к ордену надо представить. Как же можно лишать его верного боевого товарища! Да еще какого! Все бойцы могут подтвердить, что Светлейший два раза уносил Забиру от верной смерти. Можно ли бойцу расстаться с таким конем?
И снова в штаб полетела телеграмма с ходатайством, и снова пришел сухой ответ:
«Командарм требует немедленно выполнить приказ № 1462».
Катюшу охватил соблазн: не ударить ли по красной коннице, пока Светлейший еще в полку. Осторожный горбун советовал ждать:
— Торопиться некуда.
— Есть куда! — тихо сказала Катюша, и горькая складка печали вдруг прорезала лоб золотоволосой женщины. — Ничего ты не понимаешь, Алеша.
Верно, не понимал горбун, что творилось в душе бывшей цирковой наездницы, какие тяжелые предчувствия терзали ее сердце. Как весенний снег, таял Катюшин отряд. Скоро железным кольцом сожмут большевики анархическую республику, и придет тогда страшная расплата.
— Устала я, Алеша… — прошептала атаманша, и скуластое лицо ее стало еще некрасивее. — Скоро нам придется кончать эту карусель. Не идет народ за нами и никогда не пойдет. Не нужна ему твоя анархическая республика.
Она помолчала минуту.
— А Кропоткин, говорят, князь был. Что он в народном горе мог понимать? — и закончила тихо, нерешительно: — Хорошо бы напоследок взять Забиру за жабры и отнять Светлейшего.
Горбун поднял синие задумчивые глаза на атаманшу. Он понял все.
— Я уже прикидывал. Пока не поздно, надо уходить в Румынию.
— Ты уйдешь, а я не уйду. Чую. Эх, Светлейшего бы раздобыть. Вот конь! Не понять тебе меня, Алеша! На конюшне я родилась. В цирке выросла, возле лошадей.
Катюша быстро вскочила, тряхнув золотой головой.
— Ну, ладно. Какое завтра число?
— Седьмое.
— Седьмое число у меня приметное. Завтра ударим по сорок четвертому полку.
Лебединая песня Катюши
Сорок четвертый полк расположился на отдых в селе Крутышки. Коммунисты на собрании ячейки постановили «остаться с массами» и принять все меры к быстрейшему разрешению затянувшегося конфликта. Комиссара полка решено было отправить в штаб армии для доклада командарму. В принятой единогласно резолюции комячейка, заверяя командование в преданности бойцов делу мирового пролетариата и недвусмысленно намекая на возможность вредительства со стороны военспецов, сознательно раздувших конфликт с конем, считала необходимым оставить Светлейшего у Забиры, кровью доказавшего свою верность делу революции.
Комиссара полка, прискакавшего ночью в штаб, принял сам командарм Подобед.
— Чего хочет полк? — спросил он, не прочитав поданной ему резолюции.
— Не обижать Забиру. Оставить ему Светлейшего. Храбрейший боец… Это он заколол Чуму, пробравшись к нему в лагерь.
— Член партии?
— Подал заявление, когда узнал, что Чума его мать повесил. Боец настоящий.
— Хорошо. Останешься при штабе.
Рано утром, чуть светало, коневода вызвали к командарму. Евстафий Павлович, не чувствуя под собой ног, бежал к вокзалу, где на запасном пути стояли три штабных вагона.
С бьющимся от волнения сердцем Пряхин прошел в салон-вагон. Командарм, стоя у окна, застегивал пуговицы шинели. Он готовился к выезду.
— Сегодня вы получите Светлейшего! — пожимая руку коневоду, сказал Подобед. — Из-за него у нас случилось некоторое недоразумение, но это исключительно моя вина. Я хочу вас пригласить с собой. Возможно, вы мне будете нужны. Можете сейчас поехать?
— Безусловно! — Евстафий Павлович помолчал в нерешительности. — А нельзя ли взять Николая Николаевича?
— Пожалуйста.
Две штабные машины повезли командарма и его свиту по городу. У подъезда гостиницы одна машина остановилась. Из нее выскочил коневод и скрылся в дверях. Через несколько минут он вышел в сопровождении Потемкина.
До Крутышек, где стоял сорок четвертый кавалерийский полк, было два часа езды. Хорошая дорога позволяла ехать на большой скорости.
Бойцы пили чай, когда обе машины пришли в село.
— Собрать полк! — распорядился Подобед. — Вызвать Забиру вместе с лошадью.
Весть о приезде командарма в Крутышки с молниеносной быстротой распространилась по селу. Застигнутые врасплох бойцы торопливо выводили лошадей и строились в эскадроны.
— Седлай Светлейшего и айда к командарму! — передали Забире приказ. — Да ты не горюй! Посмотрит командующий коня, прикинет, какой ты кавалерист, и утвердит за тобой его на веки вечные.
— Жизни мне нет без Светлейшего, — сказал Забира унылым голосом. — Я его полюбил. Лучше смерть приму, а не отдам!
Командир взвода, скакавший по широкой улице между золотых осенних кленов, был мрачен. Штабисты, находившиеся на церковной площади, возле запыленных машин, повернули головы, увидев всадника в кавказской, черной бурке, гнавшего рысью знаменитого жеребца. Ослепительно белая масть отливала на солнце серебром.
Евстафий Павлович не сводил влюбленных глаз со Светлейшего.
Чувствуя, что командарм любуется диковинной красотой жеребца, и не имея сил удержаться от соблазна показать неправдоподобную резвость и стать лошади, Забира, натянув поводья, пустил Светлейшего полной рысью. Едва касаясь земли, жеребец пронесся сказочным видением по просторному лугу и, описав полный круг за церквушкой, как вкопанный остановился возле Подобеда.