Гибель веры
Шрифт:
Орден основан в Испании, в 1928 году, доном Хосе-Мария Эскрива, священником с претензиями на благородное происхождение. Предназначен для отвоевывания – или так могло показаться – политического владычества католической церкви. Одна из его признанных целей – распространение в светском мире христианских принципов, а с ними и власти христианства. Для достижения этих целей члены ордена занимались распространением доктрин ордена и церкви на своих рабочих местах, у себя дома и в обществе, в котором жили.
В самом начале решено: мудро, если членство в ордене будет секретным. Члены его горячо и последовательно отрицали,
Брунетти пробежал остаток первой книги – обсуждение «численности», «верности» и «избранности», потом перелистал вторую: масса спекуляций, еще больше подозрений, но очень мало фактов. В каком-то смысле эти книги – оборотная сторона яркой, блестящей монетки, предложенной сторонниками ордена: много страсти, но мало по существу.
Он обратился к журналам, но тут же пришел в замешательство: все статьи аккуратно вырезаны ножницами. Отнес их обратно – через весь главный читальный зал. Библиотекарша еще сидела за столом, два пыльных студента дремали на лавках в лужицах света от настольных ламп.
– Тут кое-что вырезано из журналов. – И положил их ей на стол.
– Опять противники абортов? – спросила она без удивления, но явно расстроенно.
– Нет, люди «Опус Деи».
– Еще хуже, – спокойно откликнулась она и потянулась придвинуть к себе журналы.
Стала их открывать – разворачиваются на вырезанных страницах. Покачала головой, – да, какие разрушения, и надо же кому-то все это проделывать.
– Не знаю, есть ли у нас деньги, чтобы опять копии закупать, заменять все это. – Бережно отложила журналы в сторону, будто не желая причинять им новую боль.
– И часто у вас такое?
– В последние годы. Полагаю, это новейшая форма протеста. Уничтожают все статьи, содержащие сведения, которые они не одобряют. Кажется, когда-то давно был такой фильм – что-то о людях, сжигавших книги.
– «Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту». Хоть этого не делаем. – Он попытался улыбкой подкрепить это слабое утешение.
– Пока не делаем. – И переключила внимание на студента, подошедшего к столу.
На Пьяцце Брунетти остановился и смотрел на Сан-Марко через заводь; потом повернулся и устремил взор на забавные строения Базилики. Он читал о какой-то местности в Калифорнии, куда ласточки каждый год прилетают в один и тот же день. День Святого Иосифа, кажется?… Тут в изрядной степени то же самое – туристы как будто вновь возрождаются во вторую неделю марта, ведомые неким внутренним компасом, что приводит к этому конкретному озеру. Каждый год их становится больше, и каждый год город делается все более гостеприимным к ним, – но не к своим гражданам. Фруктовая торговля закрывается, сапожники
Он знал это свое состояние духа – скверно, никуда не годится; несомненно, оно усилено столкновением с «Опус Деи»; но ему известно и как с ним справиться – просто надо немного пройтись. И пошел обратно вдоль Рива дельи Скьявони: справа вода, слева отели… Добрался до первого моста, быстро двигаясь под вечерним солнцем, и ему стало лучше. А когда увидел буксиры, пришвартованные к берегу – в линеечку, по порядку, каждый со своим латинским названием, – почувствовал, что настроение поднялось и поплыло в сторону Сан-Джорджо на волнах от проходящего пароходика.
Указатель на больницу Санти-Джованни-э-Паоло решил за него, и через двадцать минут он оказался там. Медсестра на вахте того этажа, куда перевели Марию Тесту, сообщила ему, что в состоянии ее перемен нет и ее перевели в отдельную палату – номер 317, прямо по коридору и направо.
Около 317-й палаты стоял пустой стул, а на нем разворотом вниз – последний выпуск «Тополино». Не думая и не стучась он открыл дверь в палату и вошел; инстинкт быстро сдвинул его в сторону от бесшумно закрывшейся двери, глаза обежали помещение.
На кровати лежало что-то укрытое одеялом, вверх и вниз к пластиковым бутылкам отходили трубки. Толстая повязка на плече все еще была на месте, как и та, что на голове. Но особа, которую Брунетти увидел, подойдя к кровати, как будто другая: нос заострился – тонкий клюв, глаза запали в глазницах, а тела почти не видно под покрывающими его тканями, так она похудела за это короткое время.
Как в прошлый раз, стал вглядываться в ее лицо в надежде, – может быть, что-нибудь выразит… Она тихо-тихо дышала, с такими долгими перерывами между вдохами, – он уже начинал бояться, что следующего не будет.
Оглядел комнату: ни цветов, ни книг – никакого следа человеческого присутствия. Как это странно и как, в сущности, печально… Красивая женщина, в расцвете лет скована и не способна почти ни на что, кроме дыхания, – и ни одного признака, что кому-то в целом мире есть до этого дело и хоть одна душа страдает при мысли – расцвет ее не вернется.
Когда он вышел из палаты, на стуле сидел Альвизе, уже погруженный в чтение; при его приближении даже глаз не поднял.
– Альвизе! – воззвал он.
Тот оторвал отсутствующий взор от комикса, узнал Брунетти, вскочил и отдал честь, все еще держа его в руке.
– Да, синьор?
– Где ты был?
– Я все задремывал, синьор, вот и пошел за кофе. Что же мне – заснуть и чтобы кто-нибудь ворвался в палату.
– А пока тебя не было, а, Альвизе? Тебе не пришло в голову, что кто-то может это сделать, пока тебя нет?
Превратись Альвизе в Кортеса, застывшего на склоне Дарьена [29] , не остолбенел бы так.
29
Намек на строки из сонета великого английского поэта Джона Китса (1795-1821) «По случаю чтения Гомера в переводе Чепмэна» (1816): Вот так Кортес, догадкой потрясен, Вперял в безмерность океана взор, Когда, преодолев Дарьенский склон, Необозримый встретил он простор. (Перевод С.Сухарева)