Гибель замка тамплиеров
Шрифт:
Морис Бэйтс, который до этого с некоторым изумлением смотрел на разыгрывавшуюся перед ним сцену, не дал ему договорить.
– Зови меня Морис, – сказал он. – Я тот, благодаря кому ты вышла из этой клетки. Мне надо кое-что обсудить с тобой.
– Ну, если ты меня об этом просишь…, – ответила насмешливо Ламия и сделала вид, что задумалась. – Хорошо, после корриды. Закажи столик в ресторане на террасе моего отеля, чтобы мне не пришлось далеко ходить. Будем пить вино, любоваться вечерним Мадридом и обсуждать условия сделки, которую, как я понимаю, ты хочешь со мной заключить. Благотворительность в нашем мире не в чести. И бескорыстных мужчин уже давно не осталось.
Она вздохнула с видимым сожалением и добавила:
– Только не обижайся и не принимай мои слова на свой счет.
Но в это Морис Бэйтс не поверил. В глазах женщины он видел только одно желание – скрыть свои истинные мысли. А они были очевидны – Ламия хотела превратить его в такого же послушного раба, какими были Карлос Санчес и Антонио Рамирас, и использовать в своих интересах.
Морис Бэйтс с трудом отвел взгляд от глаз Ламии. И с удивлением подумал, что без возражений согласился на ее условие. Это было странно, учитывая, что время он ценил дороже всего. Но только что он потерял целый день лишь потому, что Ламия, изголодавшись в тюрьме по развлечениям, собиралась прошвырнуться по магазинам и насладиться убийством быков. Что сказал бы Мартин Крюгер, узнай он об этом?
Морис Бэйтс заметил, как Ламия вздрогнула, а улыбка исчезла с ее тонких губ. Ему показалось, что она прочитала его мысли. И он дал себе слово впредь быть осторожным в присутствии этой женщины, и следить не только за своими словами, но и за тем, что он думает.
– Так мы едем? – нетерпеливо поинтересовалась Ламия. – Надеюсь, вы не хотите вернуть меня обратно в тюрьму? Предупреждаю, это разобьет мне сердце и лишит последних иллюзий, которые я питаю в отношении благородства мужчин.
– Ламия, – с укоризной покачал головой Антонио Рамирас. – Как ты можешь так зло шутить! Чем я заслужил это от тебя?
Но Морис Бэйтс смущенно промолчал. Именно эта мысль промелькнула в его голове за мгновение до того. Он уже начал жалеть, что согласился на предложение Мартина Крюгера. Протеже старого гнома, эта паршивая овца из древнего рода ламиаков, была слишком безобразна, избалована и непредсказуема, чтобы оказаться полезной в предстоящем деле. А вот проблем, судя по всему, она могла доставить немало.
Но было уже поздно что-либо менять. И, обреченно вздохнув, Морис Бэйтс сел в автомобиль, из приоткрытого окна которого ему насмешливо улыбалась Ламия. Только Антонио Рамирас выглядел довольным и даже счастливым, как ребенок, получивший игрушку, о которой он давно мечтал. Всю обратную дорогу до Мадрида он не закрывал рта, не замечая, что его спутники не слушают, о чем-то размышляя. И мысли эти были, судя по их лицам, очень неприятными.
Глава 7
Когда автомобиль остановился перед отелем Silken Puerta America, Ламия едва дождалась, пока Антонио Рамирасу предупредительно откроет перед ней дверцу. Ее угнетало присутствие Мориса Бэйтса и необходимость сдерживаться при нем, и она спешила избавиться от него.
Однако в отеле Ламию ждало еще одно испытание. В зале было многолюдно. Она шла к стойке регистрации, почти физически ощущая удивленные и даже возмущенные взгляды, направленные на нее со всех сторон. Ламия понимала, что иначе и быть не может, пока она не снимет с себя, словно старую змеиную кожу, потрепанное платье и не избавится от омерзительного запаха тюрьмы, казалось, въевшегося в ее плоть. И, тем не менее, это злило ее. Она едва сдерживалась, чтобы не выцарапать кому-нибудь глаза. Но если бы Ламия начала скандалить, как раньше, когда она была уверена в своей безнаказанности, то ее попросту выставили бы из отеля. Или, того хуже, вызвали бы полицию, и она снова очутилась бы в тюрьме, проведя на свободе меньше часа. Приходилось мириться с положением изгоя, в котором она оказалась по своей вине.
– На мое имя заказан номер, – стараясь скрыть клокотавшую в ней ярость, обратилась она к стоявшему за стойкой мужчине в костюме, напоминающем смокинг. И с вызовом сказала: – Я Ламия Ламиани!
– О, да, мадам Ламиани, – радостно улыбнулся портье, заглянув в стоящий перед ним монитор компьютера. – Мы счастливы вас видеть! Вы давно не были у нас. Вы без багажа?
– Багаж подвезут позднее, – ответила Ламия, не став ничего объяснять.
– О, разумеется, – понимающе кивнул портье. – Кстати, для вас оставили билет на корриду, мадам Ламиани. Я взял на себя смелость положить его в конверт.
И он протянул ей ключ от номера вместе с конвертом, внутри которого находился входной билет на арену Лас-Вентас.
Поблагодарив портье надменным кивком головы, Ламия направилась к лифту. Никто из постояльцев отеля не вошел вслед за ней в кабину, и она поднялась на нужный ей этаж в полном одиночестве, с отвращением рассматривая свое отражение в зеркалах.
Лифт остановился, и она вышла в мир, созданный буйной фантазией французского архитектора Жана Нувеля. К своему номеру Ламия шла строгим темным коридором, в котором самым удивительным образом сочетались материалы из стали, стекла и металла, превратив окружающее пространство в произведение искусства. Когда-то Ламия была буквально очарована одним из творений этого архитектора – башней Torre Agbar в Барселоне. Благодаря искусному освещению, в темноте здание превращалось в искрящийся столп. А окружающее башню радужное сияние создавало иллюзию низвергающегося водопада. Но сейчас Ламии было не до архитектурных красот в стиле хай-тек, и она даже не заметила их. Щедрость Антонио Рамираса, которому из-за ее прихоти пришлось переплатить, чтобы арендовать номер именно на этом этаже, пропала даром.
Номер, обставленный дорогой мебелью в серебристо-дымчатых тонах, выглядел роскошно. Но даже это оставило Ламию равнодушной. Она чувствовала себя смертельно уставшей. Ей казалось, что она могла бы проспать целые сутки, а то и несколько дней, если бы ей дали такую возможность. Однако, переборов искушение, Ламия прошла мимо огромной шикарной кровати и подошла к громадному, во всю стену, окну, заливавшему комнату ярким солнечным светом. И надолго замерла, безучастно глядя на расстилающийся перед ней Мадрид. Она размышляла, как полководец, озирающий с вершины холма будущее поле битвы.
Год, проведенный Ламией в тюрьме, не изменил ее отношения к жизни, а только озлобил. Раньше она презирала людей, теперь ненавидела их всей душой. Даже капитан Карлос Санчес с его страстной любовью, доходящей до самопожертвования, не вызывал у нее ничего, кроме отвращения, особенно когда она узнала, как он распорядился ее выигрышем в казино. Она едва терпела его во время их свиданий, на которые полицейский являлся с завидным постоянством раз в неделю, преодолевая ради этого сотни километров от Леона до Мадрида и обманывая свою жену разными небылицами о служебной необходимости. Ламия давно бы отказалась от этих встреч, если бы не надеялась с его помощью оказаться на свободе. Кроме того, что капитан Санчес скрыл от следствия некоторые улики, имеющие отношение к ее делу, он оплачивал ее адвоката.
Разумеется, Ламия была способна и сама покинуть тюрьму, наведя морок на надзирателей и охранников, которые сами открыли бы ей ворота. Но тогда ей пришлось бы много последующих лет скрываться от Интерпола, международной полицейской организации, имеющей филиалы во всех более или менее развитых странах. Единственное место на земле, где Ламия могла бы чувствовать себя в безопасности, был остров Кеймада-Гранди, где она родилась и откуда сбежала, едва достигнув совершеннолетия, дав себе зарок никогда сюда не возвращаться. Кому-то этот крошечный островок, затерянный в океане вблизи берегов Бразилии и буквально утопающий в тропической зелени, мог показаться райским уголком. Но если это и был рай, то лишь для змей, которыми остров буквально кишел и которые давно уже изгнали остальных его обитателей. Выжить и прижиться здесь смогли только ламиаки – древний народ, при необходимости умеющий принимать змеиный облик, но не имеющий ничего общего со змеями, как современные люди – с обезьянами. Ламиаки были коварны, жестоки и безжалостны. Такой же была и Ламия. Но, плоть от плоти своего народа, она не могла жить среди сородичей – ни в юности, ни тем более теперь, когда познала все прелести цивилизованного мира. Поэтому Ламия весь минувший год оставалась в тюрьме, ожидая, когда капитан Санчес и нанятый им адвокат выполнят свои обещания, и она сможет вернуться в человеческий мир полноценным членом общества, имеющим право пользоваться всеми его благами.