Гибель замка тамплиеров
Шрифт:
– Прошу, – сухо сказал Морис Бэйтс, подтверждая свое приглашение жестом. Первое впечатление прошло, и он уже снова стал прежним. – Что будешь пить? Здесь подают хорошее красное вино.
– Я предпочитаю коньяк, – сказала Ламия. – Не менее чем полувековой выдержки. Такой имеется? Только пусть бутылку откроют при мне.
– О, разумеется, – заверил ее метрдотель.
Вскоре официант принес коньяк. Медленно, словно священнодействуя, открыл бутылку и наполнил бокал. Ламия отхлебнула светлый, почти прозрачный напиток и поморщилась. Вкус ей не понравился. Но виноват в этом, скорее всего, был не коньяк, а она сама. Или, что было вернее, Морис Бэйтс.
Ламия чувствовала разочарование. Сидевший напротив мужчина и говорил, и смотрел на нее не так, как она привыкла. В его глазах не было обожания, а в голосе – желания угодить ей. Впечатление, которое она произвела на него в первое мгновение, быстро уступило место деловитой расчетливости. Он смотрел на нее не как на женщину, которой хотел бы овладеть, а как на делового партнера, который мог быть ему полезен. Но что было хуже всего – Ламия не могла понять, как ни пыталась, что он думает о ней. Казалось, он вообще ни о чем не думает. Однако его проницательные глаза, в которых светился незаурядный ум, опровергали это.
Возможно, утешала себя Ламия, с ним что-то не так, и виной этому была не она. Не исключено, что он просто не любит женщин, а предпочитает мужчин. Такое бывает, а в последнее время даже нередко, особенно в Америке, откуда он прибыл. Американские женщины, пораженные вирусом эмансипации и увлеченные борьбой за свои женские права, не слишком привлекательны в глазах мужчин. В большинстве своем они стали агрессивными амазонками, и представители когда-то считавшегося сильным пола их опасаются, страшась потерпеть поражение, а потому утешаются обществом себе подобных. Ламия понимала и тех, и других, и никого не осуждала.
И все-таки сомнение в ней было посеяно. Ламия почувствовала, что уверенность покидает ее. Это было непривычное чувство. И она, не сумев сдержать раздражения, почти грубо спросила:
– Так что нужно от меня Мартину Крюгеру?
Это было ошибкой, она поняла это сразу. Но было уже поздно. Губы Мориса Бэйтса раздвинула насмешливая улыбка, словно предательски перебежав с тонких губ Ламии. Все это время он молча наблюдал за Ламией, не пытаясь начать разговор.
– Выходит, что мне не почудилось возле тюрьмы, – сказал он. – Любишь заглядывать в чужую голову?
– А ты? – зло отпарировала Ламия.
– Случается. – кивнул Морис Бэйтс. И примирительно сказал: – Не будем ссориться из-за этого. Предлагаю заключить пакт о ненападении.
– Это как? – озадаченно посмотрела на него Ламия.
– Ты не пытаешься читать мои мысли, я – твои. Согласна?
– По рукам. Почему-то ты вызываешь у меня непреодолимое желание во всем подчиняться тебе.
Морис Бэйтс недоверчиво посмотрел на нее, не зная, говорит она правду или подсмеивается над ним. Но он только что сам разоружил себя, а понять что-либо по лицу Ламии не смог бы самый искушенный физиогномист.
– Вот и славно, – сказал он. – Теперь можем поговорить о деле. Ты права, меня прислал Мартин Крюгер. Он сказал, что я могу рассчитывать на тебя в том деле, которое он мне поручил.
Ламия отхлебнула из бокала коньяк, чтобы скрыть радостно вспыхнувшие глаза. И, когда она заговорила, голос ее звучал равнодушно.
– Все зависит от того, во сколько будет оценена моя помощь.
Морис Бэйтс положил на столик рядом с бутылкой коньяка банковскую карту.
– Здесь миллион евро. Еще девять я переведу по завершении дела. Этого достаточно?
Ламия невольно потянулась за картой, но в последний момент передумала и взяла в руки бутылку. Налила себе полный бокал коньяка и медленно выпила. Она не спешила, выгадывая время, чтобы подумать. Она хотела извлечь из ситуации как можно больше выгоды для себя.
Конец ознакомительного фрагмента.