Гибельный день
Шрифт:
— Я хотел заработать.
— Есть много способов получше, — поделился я.
— И все они тебе известны, — дерзко ответил Гектор, стараясь незаметно дотянуться до спрятанного в кармане ножа. Пришлось ударить его по рукам. Теперь Гектор лежал на полу, раскинув руки. Револьвер я упер ему в лоб.
— Ты двуличная сволочь, — произнес я почти бесстрастно.
Он закрыл грустные карие глаза:
— Ты такой же.
— Есть одно-единственное различие, — назидательно изрек я. — Я сделал это ради спасения своей шкуры, а ты… из-за вшивых бумажек.
— И что теперь ты сделаешь со мной?
— Собираюсь
Гектор понял. Дернувшись, он сморгнул слезы.
Я нажал на крючок, и выстрелом снесло верхнюю часть его черепа, забрызгав меня кровью и мозгами.
Пушку Гектора я вложил в ладонь мертвого убийцы, а трехзарядник — в окровавленную руку Гектора.
Выпив виски, набрал номер администратора.
— Боже милостивый, Гектор спас мне жизнь, он умирает, слышите, умирает, скорее пришлите помощь! — выкрикнул я и отключился.
Через несколько минут лучи прожекторов уже ощупывали прибрежную полосу. Скоро здесь появится отряд военизированной полиции, а у Бриджит, как всегда, имеется запасной план, в чем я ни секунды не сомневался. Пора делать ноги.
Я стоял, чуть покачиваясь, — виски ударило в голову.
Холодный морской воздух из разбитого окна не мог перебить отчетливую вонь скотобойни, кровь обоих трупов растеклась огромным пятном по имитации персидского ковра. Оглядев в последний раз свою комнату, я вымыл под краном руки, вынул из шкафа спортивную сумку, собрал вещи и приготовился снова удариться в бега.
2. Сирены
Нью-Йорк. 15 июня, 16:00
Допросы в перуанской полиции могли растянуться на несколько дней. Для меня это была непозволительная роскошь — убежище-то было раскрыто. Останься я в этой стране — и мне каюк. Поэтому я впарил доблестным полицейским байку про двух типов из Колумбии, ворвавшихся с пушками наперевес в номер и начавших допрашивать меня про японского посла, про появившегося кстати Гектора, который якобы выкинул одного из злодеев в окно и застрелил второго, несмотря на свою смертельную рану.
Байка могла сработать, если бы ей дали ход. Местные стражи порядка раскрыли бы заговор, связанный с убийством, и местный парнишка стал бы героем.
Я заявил им, что зарегистрирован в американской Программе защиты свидетелей и должен немедленно отправиться в новое укрытие. Это не произвело на них вообще никакого впечатления, хотя с ФБР они связываться не хотели.
Подписанное признание, видеозапись допроса, наскоро придуманные координаты — и я был отпущен на все четыре стороны.
Заказывать билет было уже слишком поздно, но упрашивать служащих авиакомпании мне не пришлось. У меня был абсолютно легальный билет до Нью-Йорка. Билет, купленный Бриджит. А уже из Нью-Йорка я мог отправиться куда угодно.
Не самый, конечно, безопасный вариант, но другого плана пока у меня не было.
Его недостатки прямо-таки бросались в глаза. Вне всякого сомнения, Бриджит разнюхает о провале в Лиме и быстренько организует встречу в аэропорту Кеннеди. У наемников будет мое фото и самые однозначные инструкции, что, впрочем, ни на грош не поможет им, потому что в Нью-Йорке меня встретят старые добрые federales,после чего я снова исчезну в «черной дыре»
Я преодолел формальности, сел на самолет, нашел свое место и только тогда вздохнул с облегчением. На мониторах шел фильм «О, где же ты, брат?», который я уже видел, поэтому мне не оставалось ничего иного, как опустить спинку кресла пониже и прикорнуть на часок-другой. Увы, даже в первом классе это оказалось невозможно. После перестрелки так просто в себя не придешь. Я листал «Peruvian Golfer»,пока не наступило время перекусить. Хорошенькая стюардесса предложила мне меню с доброй дюжиной блюд, и я выбрал яйца. Вскоре она принесла мне омлет, который действительно по вкусу напоминал яйца. Завязалась беседа, и слово за слово она дала мне свой номер телефона в Бронксе — если бы он был манхэттенский, я бы постарался его сохранить.
Мы пролетели над Панамой, западной оконечностью Кубы, Югом США и, наконец, приземлились в аэропорту Кеннеди. Едва колеса коснулись взлетной полосы, я позвонил Дэну Конелли из ФБР. В конторе его не оказалось, так что я перезвонил на мобильник и оставил сообщение: «Дэн, это Майкл Ф. Я снова по уши в неприятностях. Знаю, это непросто, но мне нужно, чтобы меня кто-то встретил в международном зале прилетов терминала „Бритиш эйрвейз“ в Кеннеди. Я только что приземлился. Буду ждать, сколько нужно. Перезвони, если что, на сотовый».
Я отключился, нашел свой американский паспорт, прошел через иммиграционный контроль и только тут вспомнил о листьях коки в спортивной сумке. Запаниковал, ожидая обыска на таможне, но его не было, и я вышел в зал прилетов. Ждать.
Тысячи и тысячи людей… Чуть ли не весь Нью-Йорк… Но без федералов-сопровождающих я никак не мог покинуть аэропорт.
Если у Бриджит есть хоть капля мозгов, она уже отправила за мной парочку крепких ребят. Но здесь им делать было нечего. Она снова оказалась ни с чем. Ей почти что удалось провести меня этой байкой про ребенка. Чем дольше я думал над ней, тем больше убеждался, что это совершенно невозможно — чтобы у Бриджит была одиннадцатилетняя дочь. Я бы узнал, кто-нибудь да проговорился бы. Я встречался с ней в суде, когда давал показания против подельников Темного. Мне она не показалась беременной, правда, я видел ее только мельком в галерее: Бриджит была в черном платье и злобно сверкнула на меня глазами. Ну никак я не мог поверить, что у нее ребенок! Ко всему прочему, Темный не хотел иметь детей. Однажды он сказал мне и Лучику, что усыновит работящего азиатского парнишку, когда ему будет шестьдесят. Это была всего лишь шутка, и я не думаю, что Бриджит пошла против него, отказавшись от приема противозачаточных таблеток.
Бред какой-то.
Я не смог отдохнуть в самолете и был голоден как волк. Пройдясь к киоску «Хадсон ньюс», купил «Таймс», «Дейли ньюс» и «Пост» и встал в очередь сладкоежек в «О Бон Пан». Заказал большую чашку кофе и датскую плюшку с сыром. Сел за столик и углубился в чтение англоязычной прессы.
Разгадал кроссворд и, поглядывая на толпу, прикидывал: смогу ли вычислить головорезов Бриджит. Но место было слишком уж многолюдное. Может, она и пойдет ва-банк, а может, и нет — это значения не имело.