Гилгул

Сербин Иван Владимирович

— А что, по-твоему, я должен сказать? — устало произнес он.

— Что-нибудь.

— Что-нибудь. Тебе легче?

— Я так и думала. Тон ее стал настолько холоден, что Саше показалось, будто на телефонной трубке уже растут сосульки. А заодно и у него на пальцах.

— Мне говорили, что все мужчины одинаковы…

— Таня, — невольно повысил голос он. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? В данную минуту? Приехал к тебе? Я не могу этого сделать! Что еще? Сказать: «Я хочу этого ребенка. Оставь его»? Ты этого ждешь? Хорошо. Я хочу этого ребенка. Оставь его. Теперь ты довольна? Только учти, что отец твоего ребенка — шизофреник.

— В каком смысле? — опешила Татьяна, моментально сбиваясь с тона оскорбленной невинности.

— В

клиническом! — рявкнул Саша. — Мне вчера диагностировали шизофрению! Что еще я должен сказать? «Приезжай скорее»? Я не дома, да и, честно говоря, не хочу, чтобы ты приезжала сейчас! «Иди, делай аборт»? Этого я тоже сказать не могу. Ты — взрослый человек, и никто не имеет права навязывать тебе подобных решений! Это все? Или я что-нибудь забыл? Подскажи мне. У тебя ведь заготовлена фраза, которую тебе хочется слышать? Давай, подскажи мне ее!

— Нет, я не думала, что… — Татьяна вдруг заговорила деловито и собранно: — Короче, понятно. Тебе уже сказали, когда и в какую больницу кладут? Саше стало неприятно от этой мгновенной перемены. Словно его пытались обмануть, а когда он угадал ложь, сказали: «Брось, старик, фигня это все. Ты же дурак, вот мы и хотели на тебе проехаться. Чего ты разнервничался? Ничего же не вышло».

— Тань, знаешь что, — произнес он, чувствуя себя совершенно вымотанным. — Давай мы обсудим это позже, ладно? Мне все скажут. И… будет видно. А насчет ребенка, поступай, как считаешь нужным. Оставишь — я подпишу свидетельство о рождении. Или как там это делается?..

— При чем здесь подпись? — спросила она. — Ребенку будет нужен отец. Отец, а не подпись в документе.

— Ты хочешь, чтобы мы пошли в ЗАГС? — наконец догадался он. — Но юридически этот брак будет считаться недействительным. До тех пор, пока я не вылечусь.

— Ну да, — согласилась она. — Это понятно. Кстати, у моей подруги близкие друзья работают в Алексеевской. Я могу устроить все так, чтобы никто ни о чем не знал.

— Таня, я сам доктор. И у меня есть знакомые. Не беспокойся.

— Я просто подумала, если мы соберемся поехать в свадебное путешествие за границу, то…

— Таня, — взмолился он. — Я тебя умоляю! Какая заграница? О чем ты говоришь?

— Но ты же не против свадьбы?

— Я не против, Таня, — ответил он, осознавая, что врет. Причем врет мерзко. Не в смысле неубедительно, а в смысле совести. — Мы можем обсудить это позже? Завтра, например? Завтрашний день у меня совершенно свободен, и я смогу встретиться с тобой.

— Да, конечно, — согласилась Татьяна. — Конечно, иди, работай. Ты прости, что я закатила тебе истерику…

— Ничего, — Саша презрительно скривился. Что она называет истерикой? Этот жалкий спектакль? — До завтра.

— Да. Завтра я к тебе заеду. Что-нибудь привезти?

— Мыло, — ответил он. Хотел еще добавить: «Веревка у меня есть», но вместо этого повесил трубку. Теперь оставалось дождаться Костика и как-то объяснить ему отсутствие заключения. Пророчество Потрошителя сбылось. Слово это — «сбылось» — ударилось о череп и раскололось, словно стекло. В голове вертелось дурацкое: «И говорит ни с того ни с сего, мол, примешь ты смерть от коня своего», и дальше, словно заезженная пластинка: «Как ныне сбирается вещий Олег…» Саша несколько минут сидел, тупо разглядывая ползущую по кругу секундную стрелку часов, затем решительно раскрыл папку и принялся искать рапорт о задержании. Где его «взяли»? На… На «Измайловской». На Измайловской улице. Ирония судьбы. На Измайловской проживала не только Юля, но и Татьяна. Злая ирония. Очень. Когда вошел Костя, Саша сидел как ни в чем не бывало, мрачно рассматривая трещинки на стене.

— Старик, — возбужденно гаркнул с порога оперативник, — поздравь меня!

— С чем? — натянуто улыбнулся Саша.

— Меня сделали начальником отдела! Нашего, представляешь? Начальник оперативно-розыскного отдела Константин Владиславович Балабанов. Не иначе как и к майору представят со дня на день. Должность-то майорская.

— За что это тебя так?

— За Потрошителя, — усмехнулся тот. — Во как! «Есть мнение руководства», — произнес он, явно пародируя кого-то из непосредственных начальников. — Кисло, правда, сказали и руку пожали не то чтобы с удовольствием, но нам на это плевать. Мы не гордые. Главное, что приказ уже подписан. Нынешний-то начальник в субботу заявление подал, «в связи с достижением пенсионного возраста». Они, конечно, думали на это местечко кого-нибудь из своих прихлебателей усадить. Этого бездаря Прокопчука или Вяльцева. Но мы вот им всем показали, — Костя «скроил» из пальцев увесистый кукиш. — У нас тоже кое-кто есть. Не хухры-мухры. Я еще ими всеми покомандую. Посмотрю, как они мне тогда улыбаться будут и ручку пожимать. Небось сразу запоют сладко. «Пожалуйста, Константин Владиславыч» да «Будьте любезны, Константин Владиславыч». Саше стало страшно. Костя вел себя совершенно иначе, чем пять минут назад. И уж тем более иначе, чем день или месяц. Он мгновенно преобразился. Стал абсолютно другим. Из него вдруг полезло нечто темное, чего Саше еще никогда видеть не доводилось. Тем временем Костя подошел к столу, осмотрел его, спросил озадаченно:

— А заключение где? В «дело», что ли, сунул?

— Нет заключения, Костя.

— Как нет? — Тот резко обернулся. Глаза оперативника недобро сузились. Саша почувствовал, как его сердце проваливается в пустоту ужаса. Ему показалось, что если Костя захочет, то сможет проглотить его, Сашу, целиком, без остатка. — Почему ты не написал заключение? — спросил оперативник тихо, с неприкрытой угрозой в голосе.

— Потому, что я не уверен в ненормальности Потрошителя. — Саше с трудом удалось взять себя в руки и ответить твердо, без дрожи, выдающей бьющийся в груди страх.

— Зато я уверен, — произнес тот ласково. — Этого достаточно. Саша, ты что это, вздумал меня динамить? А, Саша? — Оперативник улыбнулся безжизненно и жутко. И тот понял, что стоящее перед ним нечто — не Костя. — Думаешь, раз ты — мой друг, так я стану терпеть твои бл…кие в…оны, а? Так ты думаешь? Или что? Да я тебя, сука, в порошок сотру. Пиши. В глазах Кости плескалась кошмарная чернота. Точно такая, которую Саша видел у Потрошителя и у Леонида Юрьевича.

— Понимаешь, Костя, — примирительно начал тот, — тут такое дело…

— Да я с…ь хотел на твои дела, — перебил тот жестко. — Ты не понял, с кем имеешь дело, Саша? Лучше напиши, пока голову не потерял. — Он достал из стола новый лист. — Давай. А я рядом постою. На всякий случай.

— Я не буду писать заключения до тех пор, пока у меня не появится стопроцентная уверенность в том, что Потрошитель нормален.

— Вот так значит? — Глаза Кости сузились, превратившись в щелки, из которых поблескивал черный огонь. — Значит, ты человеческих слов не понимаешь, так, Сашенька, друг мой ситный? Тебе, как и другим, надо все это в башку кулаком вколачивать? Ладно, Сашенька. Посидишь денек-другой в пресс-хате, запоешь иначе. — Он улыбнулся по-прежнему бесцветно-жутко. — А мало будет денечка-другого, организуем тебе недельку-другую. Чтобы ты, г…о, раз и навсегда запомнил, кто ты такой. Чтобы знал в следующий раз, как себя вести надо, когда с тобой пытаются по-нормальному вопросы решать. Чтобы уяснил раз и навсегда, кого следует защищать, а кого нет. И чтобы хвост свой крысиный не поднимал, когда вздумается. — Он взял со стола чистый лист, покачал его на ладони, затем смял с хрустом. — Вот так мы с тобой обойдемся, раз ты у нас по-хорошему понимать не хочешь. Вот так вот, — и бросил скомканный лист в корзину для мусора. — Там ты и окажешься, — не обращая на молчащего Сашу внимания, Костя сел за стол, сказал ровно: — Повестку сюда.