Гильотина для госпитальера
Шрифт:
Тюремщик подвёл госпитальера к решётке.
— Ты посмотри. Я вчера гильотину сам начистил. Блестит, как новенькая. А тебе глотка вина мне жалко? Эх ты…
Сомов ничего не ответил, а тюремщик продолжал свой трёп:
— Большое дело — голову ему снесут! Без головы-то, может, оно спокойнее. Дурные мысли не беспокоят. Между прочим, это мне сказал самый уважаемый Гражданин Парижа — городской палач Шарль Генрих Сансон-девятнадцатый.
— Девятнадцатый, — кивнул госпитальер.
— А что? Вся его родня по мужской линии служит в палачах во всей Гаскони. А он девятнадцатый — самый среди них известный, не считая, конечно,
— Польщён.
— А то прошлую казнь свершал какой-то практикант. Парень старательный, но не то…
— Сколько мне осталось? — осведомился Сомов.
— А вот к полудню и соберутся все… А что, давно еретиков не казнили… Ты мне скажи, как ты такой глупый уродился, что еретиком стал?
— Нет, это вы уродились дураками.
— Ну вот, а я к тебе, как к человеку… — обиженно протянул тюремщик.
Сомов протянул ему бутылку. Тюремщик выхлебал последние глотки.
— На, порадуйся, — вернул он почти пустую бутылку, — там ещё немного осталось…
В небольшом доме, мало чем отличавшемся от точно таких же неказистых домишек вокруг, в одном из парижских предместий в поте лица трудился маленький человек невзрачного вида. Единственно, что могло бы привлечь к нему чужой взгляд, так это большой высокий лоб мыслителя, на который ниспадала жиденькая грязная прядь седых волос. О том, что этот человек был единственным в своём роде специалистом, знали только наиболее выдающиеся представители святой инквизиции. Его звали Пьер Блишон, и он являлся инквизитором-аналитиком. Он орудовал такими понятиями и писал такие заключения, за одну строчку из которых, выйди она из-под пера другого человека, тотчас прибавилось бы работы городскому палачу. К Блишону стекались все доносы об аномальных явлениях, какие только происходили на планете Гасконь.
Блишон не любил выходить из своего дома. Всё, что ему было необходимо, доставляли многочисленные слуги — они назывались товарищами, поскольку в обществе равных слуг быть не может, но сути это не меняло. Инквизитора-аналитика раздражала необходимость называть вещи не своими именами, но он знал, что такова суть и фундамент системы, а нет ничего страшнее, чем расшатать систему. Это грозит бесчисленными бедами. Поэтому он называл дворецкого, охранника, повара товарищами, клал им, как положено, руки на плечо, но при этом отличался требовательностью, которой не могли похвастаться и мифические древние представители аристократии.
На стол Блишону ежедневно ложились отчёты младших аналитиков, основанные на донесениях тысяч и тысяч шпионов, полицейских агентов, инквизиторов, жандармов, членов трибунала и обычных добропорядочных Граждан. Слухи, сплетни, истории, которые подслушивали в городе или на его окраинах.
На столе стояло несколько телефонных аппаратов. Один из них, в полированном деревянном корпусе, городской — по нему он мог дозвониться любому из двадцати тысяч городских абонентов. Зелёный металлический аппарат имел сто восемнадцать абонентов —
Отделанный серебром и золотом, со сложным орнаментом, напоминающим каббалистические знаки, третий телефонный аппарат был очень редкой вещью. Такой Блишон видел только у Главы Совета. И у этого аппарата был единственный абонент. На том конце провода готов был в любое время ответить один из трёх Святых Материалистов. Мало кто имел доступ к Великим Гражданам Гаскони, которые стояли куда выше самого Равного из Равных. А инквизитор-аналитик такое право имел, и это очень льстило его самолюбию. Но надо отдать должное его скромности, поскольку он никогда не позволял себе злоупотреблять этой телефонной связью и пользовался ею в редчайших случаях, когда того требовали обстоятельства.
В тот день Блишон как обычно позавтракал и сразу же уселся за свою конторку, заваленную не разобранными ещё со вчерашнего вечера отчётами, доносами и докладами. Закончил с ними он перед самым обедом. Но на слова лакея: «Кушать подано, Гражданин!» никак не отреагировал. Обычно утренней порцией доносов он занимался только в послеобеденное время, но тут нетерпение, свойственное истинно пытливому уму, занятому разрешением некой новой загадки, не позволило отложить эту работу на потом. И он сразу же взялся перелопачивать и эту гору бумаг. Наконец он завершил свою работу, потом уселся за расчёты.
Инквизитор-аналитик пользовался достаточно примитивным электронным калькулятором. Судя по формулам, которые покрывали чистые листы бумаги, этот человек был большим знатоком математических наук. Закончив с работой, Блишон почесал нос, покачал головой и, не сказав ни слова лакею, застывшему у дверей в подчёркнуто независимой позе, но готовому словить любое приказание на лету и мигом исполнить его, потянулся к зелёному телефонному аппарату, сделал несколько звонков. Последний звонок вывел его из равновесия.
— Что? — завопил он. — Как вы могли?
На том конце провода что-то беспомощно лопотали в своё оправдание.
Инквизитор-аналитик остался крайне неудовлетворённым результатами бесед. Просидев с четверть часа в задумчивости, он потянулся к серебряному телефону.
— Великий Гражданин? Я опечален, что вынужден нарушить покой и твои высокие размышления о сути Великой Материи, — подобострастно произнёс инквизитор-аналитик в трубку, ощущая, как предательски дрожит голос.
— Чего тебе надо, инквизитор? — прозвучал довольно грубый, но вместе с тем вкрадчивый голос Святого Материалиста. Возможно, когда-то у этих людей и были имена, может быть, имелись они и сейчас, но для посторонних они были просто Материалист-Один, Материалист-Два и Материалист-Зеро.
— Не укладывающийся в статистику выброс аномалий, — произнёс инквизитор-аналитик.
— Подробнее, — пророкотала трубка.
— Это длинный и серьёзный разговор.
— Хорошо. Я пришлю за тобой.
— Слушаюсь, Великий Гражданин, — кивнул Блишон. На душе у него было тревожно. Святых Материалистов не тревожат без дела. Это всё равно, что ворошить гнездо с ядовитыми летучими тарантулами…
Этьен Лежу соскочил с лошади и привязал её к стойлу. Оглянулся — вокруг ни души. Кедровый лес, густой кустарник, здесь водилась дичь и была отличная охота.