Гиперборейская чума
Шрифт:
– Опять какая-то ворожба…
Тем не менее я так и сделал. Сначала я видел просто Криса: как он стоит, в одной руке держит саксофон, а второй придерживается за антенну. В зеркальце – тусклом и маленьком, в форме сектора (кто-то взял и разрезал на четыре части карманное круглое) если что-то и отражалось, то лишь темные глубины моего правого глаза. Но вдруг что-то стало происходить… нет, Крис не то чтобы раздвоился, но я его увидел и так, как он был, и еще как-то иначе: голый по пояс, он стоял на краю обрыва и играл неистово и самозабвенно. Облака плыли вровень с ним, а ниже расстилалась
– Что ты видел? – спросил он, вернувшись, а когда я рассказал, помрачнел: – Не говори никому…
– Вставай, Ирка-тян…
Это был барон. Ираида немедленно вскочила, поклонилась.
– Иди, готовь себя. У тебя будет большой день. Мы решили выдать тебя замуж. Иван – настоящий буси и будет тебе хорошим мужем. А вечером тебя ждет американский посол.
– Спасибо, учитель.
Она стояла под ледяными струями душа и пела.
Потом ей рассказали то – как оказалось, многое, – что она проспала. Дослушав, она закусила губу.
– Но ведь… Ященко – убийца. А вы его отпустили. И этот Эшигедэй. Мы будем его ловить? Или уже нет? А если поймаем – то тоже отпустим?
– Поймать и покарать – это не одно и то же, – поучительно произнес Альберт.
– А получилось вообще: поймать – это отпустить, – с досадой пробурчала Хасановна.
– Я думаю, мы все правильно сделали, – сказал Крис. – Вернули крысиного волка в нору.
– Может, и миг наивысшего блаженства шаману мы должны обеспечить? – спросила Ираида. – Чтобы у этого Монте-Кристо из Сабуровки контакт, наконец, замкнулся?
– Так мстят корейцы, – презрительно сказал барон. – Могут всю жизнь выжидать нужного момента, а обидчик вдруг раз – и помер. Ха! Буси должен мстить сразу. Пока не остыла кровь.
– Ну, здесь-то не приходилось опасаться преждевременной смерти обидчика, – криво усмехнулся Крис.
– Все равно я этого не понимаю, – сказала Хасановна и пошла в приемную: там что-то происходило.
– Вот мы и открыли очередную матрешку, – мрачно сказал Крис. – Ставлю бутылку «Агдама», что это даже не предпоследняя.
– Где ты найдешь «Агдам»? – спросил доктор.
Крис пробежал пальцами по столу.
– Не знаю… Что меня теперь по-настоящему тревожит – так это упомянутые старички, возлюбившие Илью нашего Кронидовича. Есть в них что-то зловещее.
– Да, – сказал Коломиец. – Чего хотел Довгелло – я могу понять. С трудом, но могу. А вот чего те деды для себя добивались… все эти омоложения, все эти деньги, золото… Что – просто так? Не верю. Чего-то же они от этого хотели поиметь? Потому и думаю: хорошо бы найти и спросить.
Вернулась Хасановна с ослепительно-белым конвертом. В конверте было приглашение Ираиде и сопровождающему ее лицу на торжественный ужин к американскому послу. Имелась также схема пути с примечанием, что автомобиль номер такой-то прибудет за гостями в шесть часов вечера…
– Найти дедов… – Крис пососал губу. – Зацепки нет. А так бы – да, неплохо, неплохо бы…
Альберт издал какой-то неясный звук, все посмотрели на него: он вроде бы за долю секунды постарел еще больше.
– Зацепка, наверное, есть…
– Но?
– Но-о… черт, не хотел я об этом говорить, думал, так и помрет это все со мной вместе…
– Что папочка-покойник стучал в КГБ?
– Не стучал, а работал у них… постой! Ты-то откуда знаешь?
– Ященко рассказал – давно. В первую еще нашу незабываемую встречу.
– Опаньки… А я-то тебя щадил, думал: как бы не травмировать нежную натуру… а ты уже все знал. И мне не говорил.
– Нежную натуру нашел. На жмурах лабать – знаешь, какие нервы становятся? Как арматурный прут на шестнадцать… Вот сказал. Теперь разобрались. Так что там – по существу?
По существу было следующее: когда Альберт – еще молодой офицер МВД, – разбирая дело «безвинно осужденного» отца, пришел к выводу о его тайной работе на органы, то вначале испытал глубокий этический шок (от которого треть века пытался оберечь младшего брата…), а затем заинтересовался некоторыми второстепенными деталями – и со временем, изучив немало документов и поговорив со многими людьми, пришел к странному выводу: отец вовсе не был заурядным стукачом-конъюнктурщиком, каких во множестве, мириадами, плодила страшная, лживая, трусливая и подлая жизнь; напротив, он действительно был резидентом-контрразведчиком, нацеленным на поиск каких-то реальных, хотя и не вполне определимых врагов. Уже не из документов, а из приватных, под виски и коньячок, бесед с отставниками-гэбэшниками (среди которых встречались весьма неординарные люди), Альберт выяснил кое-что и об отце, и о его кураторе, Максиме Адриановиче Вебере, про которого все, без исключения, отставники говорили так: гений, но идиот – никогда не понимал, что нужно начальству. И многие добавляли: ах, если бы Макс был председателем… но такие люди не растут… И кое-кто: не по-нашенски честен. И уже самые отчаянные: чудо, что жив остался, – слишком глубоко рыл.
С сорок седьмого по восемьдесят третий (вышел в отставку по инвалидности) Вебер возглавлял один и тот же отдел, «спецотдел Д», никогда не насчитывавший в своем штате более тридцати сотрудников. Названия отдела менялись и даже менялась подчиненность: он отходил то к контрразведке, то к охране, то – вдруг – к внешней разведке. Похоже, от него все пытались отделаться… Кому охота иметь дело с психом, утверждающим, что настала пора развернуть всю мощь компетентного органа то ли против космических пришельцев, то ли против посланцев Сатаны – в самом прямом, а ничуть не переносном смысле…
– Подожди, – сказал Крис. – «Вебер» – это «ткач». По-немецки. Максим… Где девочка?
– Я здесь. – И только тут все увидели Дашу. Она стояла у подоконника и внимательно слушала. – Вы хотите поехать к дедушке? Я провожу.
– Иван, – Крис поднялся, с ненавистью посмотрел на часы. – Если я вдруг не вернусь до часу… ты знаешь, мы условились с Панкратовым: в час. Так вот, если меня не будет, а просто кто-то из его «шестерок» привезет вещи – то вещи оставляй, а «шестерку» выпроваживай. Но если приедет сам Панкратов – во что бы то ни стало задержи его до моего возвращения, причем желательно… как бы сказать… пусть он будет злой и раздраженный. Сможешь?