Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера
Шрифт:
Однако в тот момент, убежденный ее настойчивыми уговорами, я согласился уехать, и 28 апреля, в тот день, когда Гитлер и Ева покончили с жизнью, я тронулся в путь. Сквозь потоки отступающих войск я добрался до друзей в Обервессене, деревушке между Марквартштейном и Рейт-им-Винкелем, примерно в пятидесяти километрах на запад от «Генрихсхофа».
Сразу за деревней Рейт-им-Винкель дорога переходит в узкое ущелье, окруженное с обеих сторон высокими утесами. Там на укрепленных позициях обосновался большой отряд СС, собираясь держаться до последнего. Когда через несколько дней прибыли американские войска, во всех
Однако рано утром 15 мая прибыли два американца в сопровождении моего старого друга немецко-американского происхождения, чья деятельность в отделе безопасности немецкой секретной службы была мне хорошо известна. Каково же было мое презрение и негодование, когда я узнал, что меня выдали американцам, и они потребовали моего ареста! Делать было нечего, схватив пожитки, я запрыгнул в американский джип, и меня отвезли в Мюнхен на допрос в центр войсковой разведки.
То, как меня встретили в разведке, оказалось для меня приятным сюрпризом. Мне отвели хорошую комнату, гостеприимно накормили, напоили, не жалели сигарет. Нигде не было видно вооруженных охранников в форме – лишь несколько немцев в гражданской одежде, видимо члены так называемой подпольной группы немецкого Сопротивления.
Я с любопытством бродил по зданию, никто мне не препятствовал, и, только когда у главного входа меня остановил американский солдат и вежливо сказал, что мне нельзя покидать помещение, я впервые почувствовал, что принудительно задержан.
Вскоре после того, как я вернулся в комнату, ко мне в дверь постучались, и вошел американский офицер.
– Вам что-нибудь нужно, герр Гофман? – спросил он. – Если да, прошу вас об этом сказать. – Он дружески улыбнулся.
– Мы, знаете ли, довольно хорошо осведомлены о ваших привычках. Скажите, вы предпочитаете ходить на допрос днем или ночью?
Союзники явно знали о том, что ближний круг Гитлера обыкновенно собирался на «вечернюю» выпивку часа в три ночи.
На первый допрос меня вызвали примерно через неделю. Он был коротким, формальным и нисколько не враждебным.
– Герр Гофман, – обратился ко мне старший офицер, – должен сказать вам, что русские дали нам список людей, которых они просят им передать, и ваше имя стоит во главе этого списка.
Он сделал многозначительную паузу.
– В Вене, – тихо продолжал он, – русские вздергивают всех пойманных эсэсовцев и вывешивают их в витринах.
Он помолчал и предложил мне сигарету.
– У меня к вам всего три вопроса, герр Гофман, и, если вы правдиво на них ответите, вам не придется волноваться насчет русских.
Я опасливо ждал.
– Вы знаете профессора Хана?
– Я знаю нескольких профессоров Ханов. Вы имеете в виду знаменитого нью-йоркского профессора, который…
– Нет, не его.
– Тогда еще есть мой старый друг Хан, выдающийся профессор анатомии из Мюнхена, но он уже умер.
– Слушайте, Гофман. Мне наплевать на мертвых Ханов. Что вы знаете о живом профессоре
С минуту я находился в недоумении, потом вспомнил. Верно, там был один тип по фамилии Хан, какой-то ученый, но больше я о нем ничего не знал. Так я и сказал.
– Хорошо! А что вы знаете об атомной бомбе?
Вспомните, это было в мае 1945 года, задолго до того, как обычный человек с улицы впервые услышал, что это за штука.
– Простите, – ответил я, – я ничего даже не слышал о ней.
– А о другом секретном оружии?
– Однажды я действительно присутствовал на техническом предварительном просмотре фильма о сверхмалой подводной лодке, до того как его показали Гитлеру.
– Ну и теперь третий вопрос: вы знаете инженера Курца?
– Курца? Ну да, конечно, знаменитого физика. Но я знаю о нем только то, что недавно он предложил Гитлеру купить у него очень большую и ценную фарфоровую вазу, а Гитлер отказался, потому что, как он мне сказал, какой смысл тратить кучу денег на то, что через пару дней отправится в тартарары!
Американец усмехнулся:
– О'кей, герр Гофман. Кажется, я узнал все, что хотел. Итак, есть ли что-нибудь такое… что-нибудь, о чем бы вы хотели сказать?
Ободренный его дружелюбным и исключительно справедливым приемом, я без колебаний заговорил.
– Я был бы очень благодарен вам за помощь в одном деле, сэр, – сказал я. – К сожалению, мой мюнхенский дом разграбили; все мои картины, личные вещи, среди них акварели моего друга Гитлера, которые я высоко це…
Продолжить я не смог. Один из присутствовавших немцев схватил со стола большую стеклянную вазу для фруктов и с оглушительным звоном огрел меня ею по голове!
– Прекратите! – резко вмешался американский офицер. – Здесь я этого не потерплю! Если не можете вести себя как следует, выметайтесь!
На этом мой допрос кончился, но было еще маленькое продолжение.
Через несколько дней, около полуночи, раздался робкий стук в мою дверь. Поспешно и крадучись вошел человек и выложил на стол хлеб, масло, бутылку «Нирштайнера» и пачку сигарет.
– В знак примирения, я страшно извиняюсь, – буркнул он и ушел так же быстро, как вошел.
Это был тот малый, кто бросил в меня вазу.
Я уже долго не курил и не пил спиртного – и у меня не было штопора! Только те, кто хорошо меня знает, может представить себе, с каким нетерпением я ковырял ногтями проклятую пробку, пока мне не удалось протолкнуть ее в горлышко бутылки!
На следующий день меня перевезли в мюнхенскую тюрьму Штадльхайм, которая пользовалась дурной славой. Там мне сказали, что меня подозревают в краже нескольких шедевров из различных галерей и музеев Европы, совершенной от имени Геринга и Гитлера. Три недели спустя меня для дальнейших допросов перевезли в Австрию, в Альтаузее, в заброшенные шахты которого свезли сокровища немецких галерей и личных коллекций, чтобы спасти их от бомбардировок.
За недели, проведенные в тюрьме Штадльхайм, я так ослабел от строгих порядков и голодного пайка, что без посторонней помощи еле передвигался. Благодаря старательным и очень доброжелательным заботам чернокожего американского солдата я немного поправился. Но все-таки прошла целая неделя, прежде чем я достаточно окреп, чтобы выдержать допрос.