Гитлер и стратегия блицкрига
Шрифт:
Гитлер и армейский Генштаб обрели новую уверенность после успешной кампании на Балканах, а политическое суждение Гитлера, ожидавшего народного восстания против Сталина в случае серьезных неудач Красной армии, нашло широкую поддержку даже среди тех, кто раньше не демонстрировал особого дружелюбия. Например, за две недели до нанесения немцами удара по Советскому Союзу американский посол Лоуренс Стейнхардт доложил из Москвы своему правительству о росте крестьянского недовольства на Украине до такой степени, что одно только прибытие немецкой армии может сбросить советский режим. Конечно, явная недооценка популярности и возможностей Советов была ошибкой всех западных обществ после 1917 года, и винить за эту ошибку вряд ли имеет смысл одного только Адольфа Гитлера.
Альтернативный и более слабый аргумент, заключавшийся в том, что Гитлер напал на Россию,
Ссылка Гитлера на силу русских всерьез может рассматриваться как причина нападения нацистов только в долгосрочном плане. Даже оглядываясь назад, можно утверждать, что июнь 1941 года был первым реальным шансом Гитлера атаковать Россию. Он же был последним. Вероятно, к 1942 году и уж наверняка к 1943 году советское и англо-американское военное производство и мобилизация больших военных потенциалов достигли бы такой точки, когда победа Германии стала бы в высшей степени сомнительной. Удачный выбор времени всегда был сильной стороной Гитлера, а если вспомнить о его сравнительно легких победах, станет очевидно, что выбрать лучшее время для начала операции «Барбаросса» было невозможно.
С начала июня британские военные убедили в твердом намерении Гитлера поставить все на Россию, и 10 июня британский министр иностранных дел Энтони Иден заверил советского посла в том, что в случае русско-германского конфликта Британия сделает все, что в ее силах, чтобы отвлечь внимание немцев на западе воздушными налетами. На это заявление посол Иван Майский не дал никаких комментариев, только проинформировал мистера Идена о том, что советское правительство не планирует никаких переговоров о военном союзе с рейхом. 13 июня Иден пошел дальше и предложил Майскому британскую экономическую и военную помощь в случае нападения немцев, которое теперь представлялось неизбежным. В ответ посол запросил больше информации о немецких приготовлениях.
Через два дня, 15 июня, за инициативами в адрес неразговорчивых Советов последовало прямое обращение Черчилля к президенту Рузвельту относительно предполагаемых действий Гитлера. К 20 июня поступил ответ Рузвельта, в котором он согласился публично поддержать любое заявление, которое сочтет нужным сделать премьер-министр, приветствуя Россию в роли союзника. Однако, в частном порядке, британские штабисты воскресили старую идею Черчилля и еще более старую фантазию французов — пригрозить советским нефтяным месторождениям на Кавказе британской бомбардировкой в качестве средства давления, которое должно было заставить Сталина не стремиться к новым соглашениям с Гитлером. Даже перед самым началом операции «Барбаросса» англо-советские отношения вряд ли можно было назвать дружескими.
18 июня Майский, вероятно, проинформировал Москву о том, что, наконец, британский посол в СССР сэр Стаффорд Криппс, ранее выражавший свой скептицизм, теперь тоже в любой момент ожидает нападения Германии на Советский Союз силами 147 дивизий — довольно точная оценка. Можно предполагать, что мнение такого лейбориста, симпатизирующего Советскому Союзу, как Криппс, могло иметь больший вес для Москвы, чем слова Уинстона Черчилля. Однако даже «левый» Криппс не считал русских способными продержаться против немцев больше трех-четырех недель. Когда же 22 июня немецкая атака действительно началась, глава имперского Генерального штаба сэр Джон Дилл в своем обращении к премьеру выразил общее мнение военной верхушки Запада, сказав, что очень скоро русских начнут окружать полчищами. Учитывая такое общественное мнение, ни эйфория Гитлера, ни попытки Сталина умиротворить немцев не кажутся странными или неразумными.
Послевоенные советские утверждения относительно неготовности страны противостоять военному вторжению в 1941 году были настолько подробными и всеобъемлющими, что уверенность
Советские поставки жизненно важных для Германии импортных грузов — дальневосточного каучука [8] , русского зерна, нефти и др. — могли следовать через границу до последнего дня, и плохая подготовка красноармейцев, в основном устаревшая техника и нехватка кадров в передовых частях армии, не могла ускользнуть от внимательных глаз немцев. Постоянное движение новобранцев Красной армии из-за сталинских фортификационных линий на Днепре в сторону запада предполагало, что не существовало интегрированного плана обороны, что, собственно, и соответствовало действительности. Более того, текущая реорганизация и переоснащение Красной армии лишили многие армейские подразделения все еще полезной старой материальной базы, почти ничего не предложив взамен передовым отрядам. Например, 1500 имеющихся современных танков весной 1941 года были отправлены к западной границе, но подавляющее большинство старых танков, вполне пригодных к эксплуатации, больше не поддерживались в рабочем состоянии. Поэтому, несмотря на поспешные оборонительные меры на западе, проводимые в результате объявленного 10 апреля состояния готовности, среди которых была переброска на Украину большей части двух армий с Северного Кавказа и Сибири, во многих отношениях Красная армия оставалась неготовой достойно встретить немецкое нападение в июне.
8
Импорт дальневосточного каучука был настолько важен для операции «Барбаросса», что запрет русских даже на одну только эту позицию мог серьезно повлиять на перспективы всей военной кампании. (Примеч. авт.)
После показного отъезда Сталина из Москвы на отдых к Черному морю, состоявшегося 14 июня, агентство ТАСС опровергло правдивость «абсурдных» слухов о неизбежности нападения немцев. Помимо этого ТАСС заявило, что перемещение немецких войск на восток не имеет агрессивных намерений, а недавний советский призыв резервистов был назван обычными летними маневрами. Когда этот пробный шар не вызвал никакой ответной реакции Берлина, кроме молчания, 21 июня советский посол в Германии Деканозов потребовал ответа на предыдущие запросы Советского Союза относительно увеличения количества разведывательных полетов над советской территорией. В то же время в Москве комиссар иностранных дел Молотов обеспокоенно спрашивал немецкого посла Шуленбурга, действительно ли немецкое правительство оскорблено Советами.
На следующий день, 22 июня, в 4 часа утра рабски преданный Сталину Деканозов получил ответ от немецкого министра иностранных дел Риббентропа. Он находился в состоянии крайнего возбуждения, вероятно призванного компенсировать тот факт, что его слова разбили его же собственные надежды на возобновление сотрудничества между нацистами и русскими. Риббентроп официально возложил вину за немецкое вторжение в Россию на русских. По его словам, оно было вызвано враждебностью советской политики, в первую очередь в Югославии, а также концентрацией советских войск на западе. Однако, провожая советского посла до двери, Риббентроп шепотом сообщил, что выступал против решения фюрера. Получив разъяснение от посла Шуленбурга в Москве, Молотов не удержался от вопроса, считает ли столь же обеспокоенный Шуленбург, что Советы заслужили подобное обращение. Репутация Молотова, как и Риббентропа, была теперь неразрывно связана с прекратившим свое существование пактом о ненападении.