Гладиатор
Шрифт:
Крестный хихикнул, но тут же взял себя в руки и вновь заговорил серьезно:
– ...Да и потом, над ним смеяться будут. Не удержится он в лидерах, свои же шлепнут. Не потерпят они извращенца над собой. Договорятся, например, Шестой с Десятым и грохнут его за милую душу! С лидерами у нас вообще проблема. Что в нашем общем большом государстве, что в моем маленьком...
– Давай ближе к телу, - перебил уже слегка раздраженный старческой болтовней Иван.
– Или правильнее будет сказать - к трупу?
– А вот тут ты, Ваня, ошибаешься, и сильно. О трупах мы
Иван промолчал. Он постепенно заинтересовался разговором. Сквозь шелуху бессмысленных слов начала проступать суть.
– ...Так вот, о лидерах. Сорок человек - хорошая группа. В том случае, конечно, если эти люди подготовлены мной, а во главе их стоишь ты. Такой отряд многое может сделать, очень многое. Тогда группе никакой заказ отдать не страшно... А ведь можно подготовить и еще сорок. И еще. Но есть проблема. Она касается человека, который захочет стать в подобной группе лидером. Я хочу, чтобы лидером у них стал ты, Ваня. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты этого. Ты, Ваня, должен будешь поверить мне на слово, когда я скажу тебе - надо! Поверишь?
Внимательно слушавший Иван кивнул.
Обрадованный его покладистостью Крестный воодушевился и энергично продолжил:
– Ну вот, ты же видишь, что я прав! Тогда послушайся меня еще в одном. Эти люди никогда тебя заочно, так просто не признают, будь ты хоть трижды Иваном Марьевым и четырежды Гладиатором. Они поверят в тебя, только увидев твою силу и почувствовав смерть, которую ты посеешь рядом с ними. Ты должен завоевать их авторитет. Для этого нужно убить десятерых из них. Чтобы они убедились: ты один сильнее всего отряда...
– Ты что же - хочешь пустить меня в бассейн одного против десятерых своих головорезов? Пусти. Можешь даже вооружить их какими-нибудь вилами или мотыгами. Если, конечно, тебе своих головорезов не жалко...
– Ну что ты, Ваня, как ты мог подумать... Нет, конечно. Игра, в которую мы с тобой сыграем, будет называться "догонялки". Вот так, по-детски. Потому что проста, как та самая детская игра: все убегают, один догоняет. У нас наоборот: один убегает, а все догоняют...
Крестный внимательно посмотрел на Ивана.
– Убегать будешь ты, Ваня. А мои, как ты выразился, головорезы догонять. Догонят - убьют.
Крестный тут же спохватился и поправился:
– Конечно, конечно, может быть, и ты их убьешь. Но их сорок, а ты один. И кроме того, если всех ликвидируешь, кем потом командовать будешь? Это же твои будущие солдаты...
Крестный помолчал, ожидая реакции Ивана.
Но тот ничего не отвечал.
– Ты, Ваня, подумай. Я ведь с ножом к горлу не пристаю. Хочешь соглашайся, не хочешь - откажись, слова не скажу...
Вот так. Крестный расставил свои ориентиры. Направо пойдешь - коня потеряешь... и так далее. Иван подумал, что Крестный загнал его в своеобразную ловушку. Отказаться?.. Нет, отказаться он не мог.
Наплевать, что подумают Крестный, его мальчики, кто угодно... Мнение других людей давно не волновало Ивана. Он никогда не реагировал ни на насмешки, ни на восхищение. Люди слишком многого не понимают, чтобы разобраться в мотивах его поступков и делать какие-то выводы...
Собственное мнение было гораздо существеннее для него. Причем, не в том обычном смысле, за которым, как правило, скрываются все те же мнения о человеке других людей, только уже воспринятые и переработанные в личные ценностные установки и нравственные ориентиры...
У Ивана сложилась принципиально иная система ценностей. В ней, например, не было места понятию трусости. Человек испытывает страх в ситуациях, когда ему грозит боль или смерть. Ни того ни другого Иван не боялся. После Чечни, ранения, плена и рабства болевой порог был у него настолько высоким, что граничил с полной нечувствительностью. А смерть... Смерть была не страшна, более того, желанна.
Иван не ощущал страха вообще, но обладал гипертрофированным чувством опасности. Он мог идти ей навстречу, уходить от нее или как бы совершенно игнорировать опасность и при этом не давать себе никаких оценочных характеристик.
Разве способность, например, учащать или задерживать дыхание влияет хоть как-то на самооценку человека? Разве его физиологические свойства могут быть оценены с нравственной точки зрения? Их можно оценить только с точки зрения их роли в процессе выживания, в ситуации выбора между жизнью и смертью.
Жизни Иван не доверял: жизнь неустойчива, ненадежна и преходяща. Абсолютна и вечна только смерть. Смерть - хозяйка жизней людей и хозяйка жизни в целом. Мнение Ивана о самом себе было только проекцией предполагаемого мнения о нем Госпожи Смерти...
Отказ от предложения Крестного означал попытку уклониться от близости со смертью, то есть, по существу, неуважение к смерти со стороны Ивана. Обречь себя на мучения человека, потерявшего уверенность в себе, не имеющего четкого представления ни о себе, ни о мире, ни о своем месте в нем, - вот что такое для Ивана отказаться!
Но близость смерти действовала на него опьяняюще. Фактически Крестный предложил Ивану уйти в запой. Иван же в своем отношении к Госпоже Смерти стоял ближе не к "алкоголикам" или "пьяницам", а скорее к "гурманам", ценящим тонкий вкус точно дозированной смерти...
Поразмышляв с минуту, он сделал выбор и, не глядя на Крестного, коротко кивнул, уверенный, что тот все еще внимательно смотрит на него.
Крестный обрадованно засмеялся, начал потирать руки, хлопнул Ивана по плечу и тут же показал, что ни хрена в Иване не понимает, заявив:
– Молоток, Ваня! Я знал, что ты не струсишь, не испугаешься...
Ивану сразу стало скучно слушать его болтовню, и он перебил:
– Заткнись, психолог... Давай подробности.
– Даю, Ваня, даю-даю-даю, - засуетился Крестный.
– Только сначала ты давай-ка покушай - Бог знает, когда теперь придется-то. Да и придется ли?