Гладиаторы двадцать четвёртого века

Липницкий Николай

– Ничего не темню. Просто захотелось вот так посидеть. Помнишь, как в молодости? При свечке, под пирожные «Картошка» болгарскую «Варну» пили? Дёшево, зато романтика!

– «Варну» я пила. А ты портвейн квасил!

– Да, какая разница? Главное, нам хорошо было. Давай за стол быстрее, пока курица не остыла.

Пока Зина удалилась в ванную комнату, Арсентьев открыл бутылку и ещё раз посмотрел на этикетку. Да уж. Хорошее грузинское вино – совсем не чета дешёвому портвейну из молодости. Но, сейчас бы, он не отказался от стаканчика того, за рубль двадцать, который

они с друзьями пили за гаражами под карамельку.

– Ну, угощай, что ли! – вышла из ванной жена. – Я, как раз, проголодалась.

Сергей Петрович засуетился, отломил крылышко, положил на тарелочку, подвинул Зине и наполнил бокалы.

– Надо было бы гарнир какой-то, – скептически посмотрела на стол жена.

– Нам с тобой этой курицы и без гарнира за глаза хватит.

– Эх, мужики! – шутливо вздохнула Зина и взяла бокал за тонкую ножку. – Ну, за что?

– Давай, за нашу жизнь. За те тридцать восемь лет, что мы с тобой прожили, как один день.

Жена посмотрела на него с удивлением, но, протянув руку, чокнулась и сделала глоток.

– Что-то ты мне не нравишься. Колись: что случилось?

– Ничего. Почему, обязательно, что-то должно случиться?

– Ты у врача был?

– Был.

– И что сказали?

– Ничего страшного. Даже госпитализация не требуется. Пропью витамины и всё.

– Что-то не верится мне.

– Слушай, не превращай романтический ужин в допрос с пристрастием. Давай, всё-таки, просто посидим вдвоём, выпьем, вспомним нашу жизнь.

– Давай, – с сомнением посмотрела Зина на мужа. – Но завтра я сама схожу к врачу и всё узнаю.

– Так тебя и отпустили, когда квартальный отчёт у вас!

– А я, всё-таки, вырвусь.

– Хорошо, – взгляд невольно переместился в прихожую, где во внутреннем кармане пальто лежали четыре упаковки димедрола. – Вырвешься и узнаешь, если мне не веришь. И, пусть тебе станет стыдно за то, что не доверяешь моим словам.

– Вырвусь и узнаю!

– Я же не против, – бокалы опять соприкоснулись со звоном. – А, сейчас, за тебя.

Посидеть так же хорошо, как бывало раньше, не получилось. Зина, явно, что-то заподозрила, а Арсентьев, зная, что живёт последний день и завтра сам себя лишит жизни, тоже не мог расслабиться. Вино так и не допили, и Зина, убрав бутылку вместе с недоеденной курицей в холодильник, пошла расстилать постель. Спать легли, даже, раньше, чем обычно, но долго оба не могли уснуть. Сергей Петрович ворочался на, ставшей, вдруг, неудобной, кровати с ортопедическим матрасом, слушая, как рядом вздыхает жена и думал о том, что завтра в это же время он будет лежать в морге на жёстких металлических носилках, накрытый сверху простынёй. Что его ждёт там, в загробной жизни? И, есть ли она? Может, вся эта религиозная мифология на самом деле – обычная ерунда, и там вообще ничего нет. А, всё-таки, страшно. Наконец, мысли стали путаться, и Арсентьев провалился в рваный выматывающий сон, в котором он всё бежал и бежал куда-то.

Проснулся уже утром, совершенно не отдохнувший. Зина уже суетилась на кухне, откуда доносился вкусный запах гренок. Пока умывался, мучительно пытался вспомнить, что же, всё-таки, ему снилось. Увы, кроме смутного беспокойства и лица с большими выпуклыми глазами, крошечным, почти отсутствующим подбородком и маленьким ртом, ничего не вспоминалось.

– Чего встал так рано? – поинтересовалась жена, разливая по чашкам кофе. – Тебе же на работу не надо.

– Да так, захотелось позавтракать с тобой.

– Ох, не нравишься ты мне!

– Разводись, раз не нравлюсь, – старая шутка прозвучала в этот раз совсем не смешно.

– Ладно, хохмач, мне некогда. Сегодня главный проверяет, что мы по квартальному накидали. Надо перед работой ещё раз просмотреть. Я побежала.

Короткий, дежурный поцелуй в щёку, и жена выскользнула за дверь. Сергей Петрович закрыл за ней, уселся на диван и включил телевизор. Показывали новости. Неинтересно. Новости его уже не интересовали. Они – для живых. Вчера, ложась спать, он боялся, что утром передумает расставаться с жизнью. Как ни странно, не передумал. Напротив, желание умереть выкристаллизовалось и стало, почти, навязчивым. Пробежавшись по каналам, Арсентьев выключил телевизор и бездумно уставился в чёрный экран. И, всё-таки, страшно. Опять вспомнились ночные мысли. Что, если нет ничего? Нет ни рая, ни ада, ни души? Что, если он сейчас умрёт и всё. Кончится совсем?

Нет, так не может быть! Даже, если рассуждать не опираясь на религиозные догмы, а, просто, на логику. Природа, мироздание, слишком рациональны, чтобы разбрасываться знаниями и опытом каждого человека, накопленными за его, долгую ли, короткую ли, жизнь. Как ни суди, а человек всегда умирает на самом пике своего опыта и интеллекта. Не может быть, чтобы это всё пропадало бесследно. Как бы то ни было, ответ на этот вопрос каждый получает только эмпирическим путём. Вот и он, сейчас, тоже всё узнает, но рассказать никому не сможет. Сергей Петрович усмехнулся своим мыслям. Ирония судьбы, прямо, получается.

Наверное, пора. Чего тянуть-то? Достав из пальто упаковки димедрола, он принялся методично выщёлкивать в тарелочку, на журнальном столике, таблетки из блистера. Получилась довольно приличная кучка. Бездумно, словно автомат, прошёл на кухню, набрал воды в высокий коктейльный стакан и вернулся назад. Ну, всё. Горькие таблетки запихивал в рот горстями, глотал, почти, не прожёвывая и сразу запивая. Несколько штук упали и закатились за диван. Сергей Петрович потянулся было за ними, но, потом, махнул рукой. При таком количестве три штуки туда, три – сюда, роли не играют.

Покончив с димедролом, допил остатки воды и прислушался к себе. Вроде, ничего. Спустя какое-то время, в глазах поплыло, Арсентьев усилием воли оглянулся и, вдруг, понял, что не знает, где находится. Перед глазами качались почему-то очень знакомые стены, а чёрный прямоугольник прямо напротив что-то смутно напоминал. Он постарался напрячься, но ничего не получилось. Вялые мысли, словно улитки расползались в разные стороны, захотелось спать, Сергей Петрович окинул голову на спинку дивана и уснул своим последним смертельным сном.