Гладиаторы двадцать четвёртого века
Шрифт:
– Да, хоть шею. Не заплачу.
– Тогда, хоть, в кухню пошли. Там светлее. Ромашка, надеюсь, нам чаю приготовит?
– Не надейся. Ромашка моим бронежилетом побудет.
– Чего ты боишься? Пока я здесь, штурма не будет.
– Штурма, может, не будет, а снайпер уже на позиции. Поэтому, говорить будем в комнате.
– Как можно разговаривать с человеком, лица которого не видишь?
– Тогда, давай здесь.
– Ты из темноты выйди.
– Вот ты неугомонный! Ну, хорошо.
Из темноты показался неправильный, весь, какой-то изломанный, силуэт. Лёха присмотрелся и разглядел
– Ну, говори.
– Ты, вообще, на что надеешься? Тебя, вообще-то, обложили со всех сторон.
– Скажи ещё, что я усугубляю и так далее.
– А не усугубляешь? Ты понимаешь, что тебя завалить могут? Не лучше ли сдаться?
– А смысл?
– Жить будешь.
– На зоне? В четырёх стенах, полчаса прогулки в сутки и никакой надежды на выход на свободу? Нет, мент, мне такая жизнь не в жилу. Я, лучше, порезвлюсь напоследок.
– Как? Ромашку завалишь?
– И тебя. Тебя, точно. Я же тебя ещё в СИЗО приговорил.
– Ромашку оставь, мешает только. Всё равно снайпер тебя не видит, мой ствол вон, где валяется. Тебе бояться нечего.
Бачила подумал, хмыкнул и, ткнув Ромашку под колени ребром стопы, усадил её возле своих ног. Девчонка всхлипнула, некрасиво перекосив рот, и безвольно, кулем, прислонилась спиной к косяку. Похоже, от страха она совсем сломалась и уже ничего не соображала, пребывая в ступоре. После одной из переделок Лёха завёл за правило носить с собой второй ствол. Ну и что, что он не зарегистрирован. Кому в голову придёт обыскивать опера из уголовного розыска? Зато этот неучтённый ствол уже пару раз реально выручал. Так и сейчас. Резко упав на колено, он одним движением выхватил из потайного кармана плоский «Глок» и, уже видя, как направленный на него ствол ПМа изрыгает пламя, нажал на спусковой крючок. Пистолет мягко толкнулся в ладонь, а дальше – темнота.
Ярослав Крамаренко сидел за столом, нервно теребя носовой платок, и затравленно смотрел на главврача медицинского центра. Ещё недавно, всё было прекрасно, и впереди маячило безоблачное будущее. И не просто безоблачное. Какие перспективы разворачивались перед ним! Талантливый хирург, подающий большие надежды, несмотря на свою молодость, достаточно известный далеко за пределами города! Несколько приглашений от ведущих центров Европы, одно из США, одно из Китая. Эх! Ехать нужно было, чем быстрее, тем лучше, а не раздумывать, словно витязь на распутье. Кто же знал, что в одночасье всё это рухнет?
То дежурство не задалось с самого утра. Сначала, он, по пути в центр, попал в пробку, и добирался до работы дворами. Потом, пролил на себя горячий кофе, и пришлось искать другой чистый халат и, наконец, ближе к вечеру, выбило пробки и на всём этаже, кроме операционной, не было света. Бегали с фонариками, пока электрик не устранил неисправность. И, в довершение, уже ночью, привезли парня с внутренним кровотечением. Время терять было нельзя. Пациента сразу доставили на операционный стол, Ярослав оперировал четыре часа, в итоге, спас жизнь парню, но, во время операции, неожиданно порезался. И порез-то был плёвый, но такого в его практике ещё не случалось. А тут, вдруг, случилось, словно он был не опытным хирургом, а начинающим практикантом. А потом выяснилось, пациент был ВИЧ-инфицированным. Результаты анализов были неутешительными: СПИД.
Кто-то слил эти данные в прессу, словно стараясь добить, и без того морально раздавленного, Ярослава. В итоге ведущие зарубежные центры отозвали свои приглашения, очередную монографию зарубили на корню в журнале «BMC Surgery», одном из известнейших изданий в области хирургии. И, вот, сейчас, под окнами центра стоит толпа, которая размахивает плакатами с надписями, типа «Не допустим, чтобы нас лечили больные СПИДом врачи!» и скандирует: «Крамаренко! Вон из клиники!»
– Я тебе сочувствую от всей души, – главврач нервно сорвал с носа очки и принялся протирать их бархатной тряпочкой. – Такое со всяким случиться может. Всё понимаю. Но и ты пойми меня. Конечно, чисто формально, запретить тебе врачебную практику никто не может. Но, ты видишь, какой резонанс! Ничего не могу поделать. Пиши заявление об уходе по собственному желанию.
– И, куда мне?
– Не знаю. Здесь, в нашем городе, ты работу не найдёшь, даже, дворником. Иногда, известность работает против нас. Так сказать, обратная сторона медали. Может, тебе стоит уехать?
– Куда?
– Ну, страна у нас большая. Надеюсь, где-нибудь, на Камчатке ты сможешь пристроиться. А тут – извини. Да, хочешь, я переговорю со своим однокашником Колькой, точнее, Николаем Васильевичем Свиридовым? Он, сейчас, где-то на Дальнем Востоке главврачом работает. Я с ним в прошлом году на конференции в Москве встречался. Мужик неплохой. С понятием. Болтать, кому попало, не будет. Получится, что, ты, вроде, и не скрыл свой диагноз, и конфиденциальность соблюл.
– Жить на краю земли и раз в неделю оперировать аппендикс?
– Зря ты так! В тех краях много чего с людьми случается. А врачей хороших мало. Да ты для них таким подарком станешь, на который они молиться будут.
– Не знаю. Надо подумать.
– Подумай. Мне кажется, что это самый подходящий для тебя вариант.
– А научная работа?
– Наберёшь материал, отсидишься, дождёшься, когда вся эта муть уляжется, а потом, вернёшься.
– И сколько мне отсиживаться?
– Не буду тебя обнадёживать. Лет десять, точно.
– Понятно.
Заявление написать было делом одной минуты. Главврач, пряча глаза, подмахнул его, как говорится, не глядя, а отдел кадров оформил увольнение, тоже, в рекордные сроки, даже, не заставив бегать по центру с обходным листом. Было видно, что от него избавляются с облегчением, как от гниющего куска мяса, случайно завалявшегося на стерильной кухне. Получив трудовую книжку, Ярослав вышел на крыльцо центра и лицом к лицу столкнулся с людьми. Увидев его, толпа заволновалась, и отдельные крики переросли в один безобразный вой. Крамаренко пытался вычленить отдельные лица, чтобы посмотреть им в глаза, но видел только смазанные черты, складывающиеся в одну коллективную злобную морду.