Гладиаторы
Шрифт:
В эту минуту, остановившись у своей двери и прямо смотря в лицо бретонца, она казалась даже более величественной и прекрасной, чем когда-либо.
— Ты спасен! — сказала она, и чего стоило ей сказать это, знала только одна она. — Теперь ты свободен и имеешь право идти, куда тебе угодно.
Пылкость, с какой он поцеловал ее руку, когда она говорила эти слова, сияние радости, озарившее его лицо, живая признательность, с какой он склонился перед ней, — все это, как удары кинжала, поразило ее сердце.
Она продолжала тоном хорошо подделанного равнодушия, хотя менее сосредоточенный наблюдатель и мог бы заметить ее дрожащие ресницы и расширяющиеся ноздри:
— Может быть, у тебя есть друзья, которых ты ждешь не дождешься увидать… друзья, которые очень беспокоились о твоей участи. Хотя мне кажется, — иронически прибавила она, — что они не очень-то заботились о том, чтоб спасти тебя от опасности.
Эска всегда был чистосердечен и честен; может быть, эти достоинства, в соединении с его белокурыми кудрями и широкими плечами, и делали его столь милым для римлянки! Она не привыкла видеть эти качества среди встречаемых ею обыкновенно мужчин.
— У меня нет друзей, — отвечал он с оттенком печали. — У меня не было никого во всем этом огромном городе, может быть, кроме тебя, благородная матрона, кто бы побеспокоился о том, жив я или умер. Но у меня есть одно дело, которое надо исполнить, и я больше благодарен тебе за то, что ты дала мне эту возможность, чем за спасение моей жизни. Завтра было бы уже слишком поздно.
Скорее утвердительным, чем вопросительным тоном Валерия проговорила:
— Твое дело касается молодой девушки с черными глазами!.. Эска, не бойся сказать мне правду.
Слабая краска выступила на лице юноши. Они стояли бок о бок, внутри сада, на ровной лужайке, доходившей до самого дома. Черные кедры ясно и отчетливо рисовались на чистом и светлом фоне вечернего неба. Одна или две звезды слабо блестели, и малейшее дыхание ветерка не шевелило ни молчаливой листвы зеленых, словно погруженных в дремоту дубов, ни цветов, склонивших свои головки, как будто усыпленные под тяжестью собственного благоухания. И время и место, казалось, были созданы для любовных речей. Но какой насмешкой было для Валерии стоять здесь, видеть румянец Эски и слушать трепетные слова, выдававшие его тайну!
— Я должен спасти ее, благородная матрона, — говорил он, — я должен спасти ее сегодня же вечером, чем бы мне ни пришлось ради этого пренебречь. Жив ли трибун или мертв, все равно она не должна войти в его дом до тех пор, пока я могу наносить удары и хватать врага за горло. Благородная женщина, ты приобрела мою вечную благодарность, мою вечную преданность. Уступи мне только сегодняшний вечер, и завтра же я вернусь к тебе, чтобы быть навсегда самым смиренным и усердным твоим рабом.
— И с тем, чтобы больше не видеть ее? — спросила Валерия. Что-то теснило ее горло, и она была готова разразиться слезами.
— Да, с тем, чтобы больше ее не видеть! — печально и безропотно повторил Эска.
Нельзя было ошибочно понять тон этих слов: они выражали мужественную, чуждую эгоизма, но совершенно безнадежную любовь.
Валерия провела рукой по лбу и несколько раз пыталась заговорить. Наконец, подавленным и суровым голосом она прошептала:
— Так ты ее очень сильно любишь?
Он гордо поднял голову. Улыбка показалась на его устах, молния блеснула в голубых глазах. Она вспомнила, что именно таким она видела его на арене, в тот момент, когда он проходил с приветом перед императорским местом. Ей вспомнилась вместе с этим пара черных глаз и бледное лицо, следившее за каждым его движением.
— Так сильно, — отвечал он, — что ради ее спасения я охотно бы согласился отказаться от нее и больше ее не видеть. Как могу я думать о себе, когда дело идет о ее счастье и ее спасении?
При всех своих недостатках Валерия все же была женщиной. Она действительно мечтала о подобной любви — любви, отрешенной от всякой дурной примеси, являющейся столь часто в том чувстве, которое люди называют любовью. Могло быть, что она сама не была способна испытать такое чувство, но зато как женщина могла глубоко уважать и ценить благородство этих стремлений и возвышенный идеал, к которому она тяготела. Как женщина она не хотела также, чтобы ее превзошли великодушием, и согласие Эски снова вернуться к ней и подчиниться ее желаниям после того, как он выполнит свою миссию, совершенно обезоружило ее. Она не привыкла анализировать своих чувств или обуздывать те смелые порывы, какие заставляли ее всегда действовать по минутному впечатлению. Она не думала о завтрашнем раскаянии и о тех сожалениях, какие придется ей испытать после того, как пройдет пыл ее самоотверженности, и когда пустота, делавшая ее жизнь до сих пор столь печальной, будет еще менее выносимой, чем прежде. Если смутное предчувствие того, что ей рано или поздно придется раскаяться в своей уступке, на минуту и явилось в душе, то она поспешила изгнать его, прежде чем последнее изменило ее добрые намерения. И она побудила Эску теперь же покинуть ее, с тем большею настойчивостью, что в ней являлось опасение, как бы ее сердце не поколебалось принести жертву.
— Ты один, — сказала она, с большими усилиями обретя спокойствие и очень поспешно произнося слова, — один в этом огромном городе, но ты честен и храбр. Такие люди, как ты, редки и стоят целого легиона. Однако тебе необходимо иметь золото в своем кошельке и меч на перевязи, если ты хочешь иметь успех. Ты получишь то и другое от меня и скажешь черноглазой девушке, что это Валерия спасла ее и тебя.
Его голубые глаза взглянули на нее с глубочайшей благодарностью, и в сердце патрицианки снова вспыхнула безумная любовь, готовая усыпить все иные соображения, кроме страсти. Но ответ Эски не замедлил тотчас же расхолодить ее.
— Мы будем навеки благодарны тебе!.. О, если кому-нибудь из нас удалось бы доказать это на деле! Мы никогда не забудем Валерии.
Миррина подумала, что ее госпожа никогда не казалась столь величественной, как в этот момент, когда она подозвала ее к себе и послала в свою комнату принести кошелек с золотом и один из мечей, висящих в прихожей, с тем чтобы передать все это Эске. Затем, бледная и выпрямившаяся во весь рост, Валерия направилась в дом, по-видимому, нечувствительная к благодарности и уверениям варвара, но прежде чем дойти до порога, она оглянулась и дала поцеловать ему свою руку. Исполнив поручение, Миррина увидела лицо Валерии, склонившееся над головой раба, наклоненной в знак почтения, и даже эту бессердечную девушку растрогало безумное, нежное и безнадежное выражение ее лица. Но прежде чем Эска поднял голову, Валерия сделалась холодна и бесстрастна, как мрамор. Она тихо скрылась под портиком, и у Миррины, несмотря на всю ее смелость, не хватило духу последовать за ней в ее собственный покой.