Гладиатрикс
Шрифт:
Сорина хотела еще о чем-то спросить, но Бальб поднялся на ноги, заканчивая разговор, и амазонка оставила расспросы на потом. Она подождет. Все равно ее любопытство будет вскоре удовлетворено.
Лисандра старалась с головой уйти в работу, к которой приставил ее Телемах, надеясь таким образом отвлечься от переживаний и бесконечных мыслей о Нестасене. Получалось не очень. Сцены насилия вновь и вновь проносились в ее воображении, и она ничего не могла с этим поделать. Хуже того. Когда на пергаментные листы падал солнечный луч, Лисандру неизменно посещал образ Эйрианвен, озаривший любовью беспросветную жизнь.
Но как ни худо ей было днем, еще больше она страшилась ночей. Ей не всегда удавалось заснуть, но лучше было бы не спать совсем! Каждый сон обращался в пытку. Никс, богиня кошмаров, отравляла ядом сладостные объятия Морфея. Стоило Лисандре смежить веки, и Нестасен являлся терзать ее. Либо же перед ней вновь раскачивалась залитая кровью арена и тянула, тянула руку умирающая Эйрианвен…
Недостаток сна исподволь делал свое дело, и однажды вечером, корпя над очередным свитком, Лисандра наконец сломалась. В глазах внезапно вскипели слезы, а горло точно наполнилось битым стеклом.
Услышав плач, Телемах без промедления влетел в уголок, отгороженный ей для работы. Она подняла лицо — красное, опухшее, залитое слезами.
Жрец сел против нее.
— Что случилось?
Лисандра мотнула головой, отчего слезы закапали на пергамент, портя ровные строчки.
— Мне так ее не хватает!.. — спустя некоторое время с трудом выговорила она. — Я не смогу без нее.
Телемах вздохнул. Его губы, обрамленные бородой, сурово сомкнулись.
— Утрата любимого человека есть величайшая боль, — проговорил он негромко. — Это я хорошо знаю. И еще знаю, что мало кому в этом мире довелось страдать так, как тебе…
Лисандра шмыгнула носом.
— Да брось, не я одна такая, — выговорила она, и новая судорога горестных слез не дала ей продолжить.
Рука жреца легла на ее плечо. Мужское прикосновение заставило Лисандру вздрогнуть, но оно оказалось кратким. Телемах встал и ушел, чтобы вскоре вернуться с целым кратером вина.
— Страдание, которое испытываем именно мы, всегда худшее и страшнейшее. Умом мы понимаем, что и другие способны чувствовать боль. Однако сердце никакой логике не подлежит. — Он налил ей выпить.
— Прости мне эту слабость, — проговорила Лисандра. Я веду себя не так, как приличествует спартанке.
Между тем ее раздирала мука, от которой впору было бороздить ногтями лицо.
— Стыдиться нечего, — сказал Телемах. — Твоя душа приняла раны превыше тех, что может нанести меч. Обычная женщина попросту умерла бы, но ты… — Он помолчал, обдумывая дальнейшие слова. — Ты сама не осознаешь собственной силы. Сейчас ты, возможно, почти не веришь в себя, но время покажет.
— Мне стало просто незачем жить. — Лисандра содрогнулась всем телом, потянулась за чашей с вином и глотнула. — Нестасен… Я бы все вытерпела и перенесла, будь со мной Эйрианвен, чтобы держать меня за руку. Но я осталась одна, Телемах. — Она приложила руку к груди. — Здесь теперь пусто.
Жрец покачал головой.
— Лисандра, милая, ты не одна. В дни горя приходят друзья, чтобы облегчить твою ношу. А я тебе друг, спартанка. Любая рана требует времени, чтобы затянуться. Ты вольна оставаться здесь столько, сколько понадобится.
Она ответила со всей серьезностью:
— Но я должна вернуться в луд, как только смогу снова сражаться.
— Все так, но пока до этого еще очень далеко.
Телемах вновь наполнил чашу, и Лисандра осушила ее до дна, зная, что Дионис, по крайней мере в ближайшее время, не подпустит к ней злобную Никс.
Телемах внимательно наблюдал за Лисандрой, вливавшей в себя неразбавленное вино. Когда она упомянула о возвращении в луд, в ее голосе прозвучало жутковатое нетерпение. Но отослать ее туда прежде, нежели как следует затянутся душевные раны, значило отправить девочку на верную смерть. Там она быстренько дойдет до самоубийства… в том или ином виде. Однако сказать ей об этом означало нарваться на отрицание.
— Выпей еще, — посоветовал он. — Вино не панацея, но иногда оно способно помочь.
Лисандра последовала совету и вскоре откровенно опьянела. Слезы полились потоком, она что-то несла то про Эйрианвен, то про насильников в тюремной каморке. Телемах сам чуть не плакал, глядя, как она убивалась. По природе своей он был не чужд цинизма, но его глубоко трогало отчаяние в голосе девушки, рассказывавшей ему про силурийскую гладиатрикс. Что же до того ужаса, который она пережила по милости Нестасена, то Телемах искренне и жарко молился о скорейшей поимке нубийца. Пусть мерзавец встретит такой конец, от которого станет худо даже видавшей всякие виды толпе толстокожих жителей Галикарнаса.
Наконец речь Лисандры стала совершенно бессвязной, а голова поникла на грудь. Убедившись в том, что сознание покинуло ее, Телемах отнес девушку в ее комнатку, бережно уложил, а потом принялся смешивать целительную настойку, хорошо зная, что проснуться ей предстояло со страшнейшим похмельем.
Первый месяц пребывания у Телемаха тянулся для Лисандры медленно-медленно. Кошмары продолжали изводить ее по ночам, но жрец всегда был тут как тут, готовый разбудить ее и вырвать из ранящих когтей прошлого. Поначалу она неизменно приходила в ужас от мужского присутствия в темноте, но потом, когда привычка взяла свое и Лисандра даже спросонья перестала воспринимать его как угрозу, на смену ужасу пришла благодарность, хотя девушка никогда не заговаривала об этом, ибо чувствовала, что тем самым смутит их обоих.
Между тем оказалось, что Телемах не зря называл себя весьма опытным лекарем. Его мази и целебные настойки быстро возвращали Лисандре телесное здоровье, так что скоро она уже могла ходить без посторонней подмоги. Более того, искусное лечение уберегло ее лицо от сколько-нибудь видимых шрамов. Не в обычае спартанцев было лелеять физическую красоту, но в глубине души Лисандра побаивалась, что останется навек обезображенной кулаками подельников Нестасена. Как все-таки хорошо, что хоть этого не случилось!